Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя

Об этом свидетельствовало подавление большого Куломзинского восстания 21–23 декабря 1918 г. Восставшие освободили около 200 заключенных в тюрьмах, включая эсеров и меньшевиков – членов Учредительного собрания, арестованных по приказу Колчака. Но силы были неравны, и вскоре восстание было разгромлено, и крайне жестоко. Хватали, сажали, расстреливали не только участников выступления, но и, как свидетельствуют современники, первых попавшихся. Всего погибло около тысячи человек. Трупами были усеяны берег и лед Иртыша; по льду, согласно историкам, на куломзинских повстанцев наступали отряды казаков. По нему же, по собственным воспоминаниям, полз и оказавшийся причастным к этому плохо подготовленному восстанию Иванов, спасавшийся от колчаковских патрулей. Однако история этого «причастия» вызывает сомнения: зачем какой-то «печатник», пишет Иванов, обратился к нему, в разгар его рабочей смены, с просьбой «поднять не то роту, не то батальон мобилизованных мужиков» на антиколчаковское выступление, надеясь на его «ораторские способности»? Как пишут историки, восстание было провалено во многом благодаря обнаружению колчаковской контрразведкой конспиративных квартир, в результате чего руководство выступлением было нарушено и не все оказались предупреждены об отмене восстания. Так что этот самый «печатник», подбивая Иванова к руководству отрядом «мужиков», т. е., видимо, солдат, явно его провоцировал, что могло стоить Иванову жизни. Если так и было, то ясно, почему он скрывался от патрулей – ему могли предъявить попытку антиколчаковской агитации, и кто-то этого, наверное, очень хотел. Тем более что сразу вслед за этим эпизодом Иванов рассказывает о якобы нечаянной встрече с журналистом конфискованной еще в Кургане типографии «Курганского вестника» Татариновым, который назвал его практически большевиком. Вовсеуслышание, посреди людного Любинского проспекта! Если усомниться в первом эпизоде, с участием в восстании, то тогда надо взять под сомнение и это уличное столкновение. Скорее всего, Иванова подозревали еще до восстания (колчаковская контрразведка была весьма квалифицирована), пытались спровоцировать, а потом арестовать. И кто, как не Татаринов, мог лучше всего это сделать. Тем более что жил с Ивановым «на одной улице», был его соседом.

Пришлось срочно менять жилье. Сделать это было нелегко: готовы даже были платить по 300 или 500 рублей «тому, кто укажет свободную квартиру» – такие объявления встречались тогда в газетах. Но Иванову повезло, и его пустил в свою комнату новый друг – недавно приехавший из Петрограда начинающий писатель Николай Анов, настоящая фамилия которого была тоже «Иванов». Может, это забавное совпадение и положило начало быстро завязавшейся дружбе. Выяснилось также, что оба печатались в горьковском «Сборнике пролетарских писателей», только Анов в самом первом, 1914 г. издания, а Иванов во втором. Зато он, в отличие от Анова, получал от Горького письма. Это произвело впечатление: «Молодой наборщик переписывается с известным писателем! Это казалось невероятным!» – вспоминает Анов. Особенно если учесть еще, что Иванов был на четыре года моложе – существенная разница для тех, кому за двадцать лет. Мог ли Анов отказать такому человеку? Не исключено, что и сам петроградец мог предложить у него пожить. Пусть это и была «избенка, похожая на курятник, в глубине двора, который почему-то был загроможден навозными кучами». Не обошлось, правда, без посредника, питерского земляка Анова В. П. Рябова-Бельского, человека для них уже «пожилого», 39-летнего. Только осталось «за кадром», как он познакомился с Ивановым, воспоминаний он, увы, не оставил. Возможно, благодаря тому, что тоже играл на сцене: «Тоже пролетарский поэт! Артист! Как я!» – сказал В. Рябов-Бельский, знакомя земляка с Ивановым. Но главное, они все были типографщиками и литераторами, сближение было неизбежным. Надо было появиться еще одному общему делу, чтобы уже окончательно закрепить возникшее братство.