Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя

Но в то же время разве не сам Иванов как раз в эту же пору своего «подпольного» существования занимался спекуляцией фальшивыми паспортами, высокохудожественно изготовляя их в своей типографии? Правда, его «бизнес» не имел такого размаха и аморального содержания, был облагорожен поддержкой большевиков, скрывавшихся от колчаковских сатрапов. Куда серьезнее был эпизод с поддельными денежными знаками «председателя банка Антона Сорокина», на которых он значился как «Директор государственного банка Всеволод Иванов». И тут ему все сошло с рук, никто из «банкиров» не пострадал. А героем очерка Иванов неслучайно сделал поэта, процитировав возвышенные строки его «доспекулянтских» стихов, но в итоге окрестив его «молью» и назвав этим словом свой текст. Поэтов, литераторов вообще при Колчаке в городе появилось так много, что в какой-то мере это высокое звание обесценилось, девальвировалось. Особенно эпигонами и графоманами, самозванцами, которых всегда хватает вокруг подлинных талантов. Могла портить и близость власти, верноподданничество, впрочем, зачастую искреннее, но дававшее привилегии, статус в обществе, вольно или невольно использовавшееся в корыстных целях. Вряд ли, конечно, это касалось крупных поэтов, таких как Вяткин или Маслов. Целил ли в кого-то здесь Иванов, в кого-то из знакомых поэтов, кроме Маслова – что надо сразу отринуть, допустим, в И. Малютина из Кургана? И что важнее в «Моли» – дикий разгул спекуляции при новой власти или то, что спекулируют даже уже и поэты и дальше катиться уже некуда?

В Омске поэты собрались замечательные, и вряд ли нужно было Иванову без нужды, лишний раз задевать их, наводить на них тень. В «Моли» Иванов мог объединить черты и характеры Сопова и Славнина, далеко не идеальных поэтов-«близнецов», в один образ поэта-спекулянта. И все это переплетение обид и симпатий происходило при участии или под гипнозом самозваного гения сибирской литературы Антона Сорокина. Л. Мартынов писал в 1970-е гг., что «биографы Сорокина забывают или вовсе даже не ведают, что в беспокойно блуждавшем взоре короля писательского было нечто если не демоническое, то, во всяком случае, дьявольское, шайтанское, или по меньшей мере шаманское». Гипноз продолжался и в 1919 г. Иначе как расценить, например, безропотное принятие предложения хозяина «хорошего»-«нехорошего» дома на Лермонтовской, 28, поступить на работу в колчаковскую газету «Вперед». Хотя пора уже было заметить, что общение с Сорокиным до добра не доводит: Славнин попал, в первый и не в последний раз, в тюрьму в августе 1918 г. за «клептоманию», т. е. нечаянное воровство; Сопов погиб, как писал Иванов, «играя гранатой» в приемной Колчака; Маслов умер от тифа в Красноярске, оставшись с обреченной на гибель армией Верховного правителя. Маслов и сам, скорее всего, сознавал, что едет в Сибирь если не на смерть, то на тяжкое испытание. Не зря одно из уже сибирских, «омских» стихотворений он назвал «Декабрист». В поезде отступавших колчаковцев он оказался как в плену. Этой фатальности поезда он посвятил свою последнюю поэму или цикл стихов с красноречивым названием: «Путь во мраке» («Дорога Омск-Красноярск»). Увы, в Красноярске Маслова ждала смерть от тифа. Гибель смелого «декабриста» было уже не исправить. Но есть основание предполагать, что именно Иванову удалось это сделать. Образ капитана Незеласова из повести, а затем пьесы «Бронепоезд 14–69» чем-то явно перекликается с личностью и судьбой Георгия Маслова. Начиная с фонетической переклички их фамилий. Образ поезда оказался не менее сильным – это и внушительная метафора «пути на эшафот» (ср. «Путь во мраке»), и узкое пространство, со всех сторон окруженное враждебными силами: партизанами, красноармейцами, союзниками Колчака, всегда склонными к предательству или «нейтралитету». Была и случайная встреча Иванова с Масловым на железной дороге зимой 1919/20. Он узнал Георгия Маслова по «перепуганным, впавшим большим глазам, глядевшим неподвижно». Сообщив Иванову, что у него, «кажется, начался тиф», он почему-то «стал читать главы своего романа “Ангел без лица”».

Укажем в заключение на еще один факт: использование Ивановым, уже в сценарии фильма «Бронепоезд…» стихов из «Пути во мраке». Кстати, из рассказа Иванова о Маслове следует, что его стихи начиная с середины декабря написаны в тифозном, воспаленном, т. е. полубредовом состоянии. Так что Незеласов, в повести и пьесе, тоже мог быть уже не просто отчаявшимся, а в лихорадке тифа, которую Иванов, вольно или невольно, перенес с Маслова на командира бронепоезда.

Двуликий Иванов. Домашний Колчак. Удобный тезка