Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя

В воспоминаниях самого Четверикова есть не менее красочные сценки. Как они задабривали подошедших к вагону партизан мукой и маслом, и о том, как какой-то «пьяный всадник» пытался их вывести на расстрел. Нет в его рассказе о том, как уже в Новониколаевске Иванова повели на расстрел, и про чудесное спасение с участием знакомого наборщика. Вместо этого «военный человек» нехотя («расстрелять бы вас надо…») просто выдал им удостоверения работников печати и отпустил. В других автобиографиях, А-1925 и А-1927, Иванов просто умалчивает о новониколаевском инциденте, сразу переходя к 1921 году. А в «Истории моих книг» отделывается сообщением, что в этом городе заболел «сыпняком» и только уход друзей – Четверикова и «актрисы М. Столицыной» – помогли ему выжить. Кстати, за этой «М. Столицыной» стояла реальная Мария Синицына, его жена, которую, как мы уже знаем, он избегал упоминать. Тот же Четвериков в автобиографическом романе с узнаваемыми за вымышленными фамилиями прототипами указывает на ее любовную связь с художником Спасским, чего Иванов ей так и не простил. Сам Иванов в автобиографиях 1920-х годов почему-то «забывает» упоминать Четверикова, другого своего спасителя, что задело его при чтении той «лихой» автобиографии. Нет, совсем невесело было тогда будущему автору «Партизанских повестей», переход к красным дался ему нелегко. Над ним явно висел страх расстрела. Значит, было, за что? Значит, действительно Иванов чувствовал себя белым, «колчаковцем», слишком далеко зашедшим в симпатиях адмиралу, что даже сам это не осознал как следует?

Напомним, что еще до того, как Иванов «попал к партизанам», была его встреча с поэтом Масловым и они о чем-то некоторое время говорили, как видно из стихотворения поэта-колчаковца «Разговор». Заметим, что и до этой встречи и после нее Иванов не пытался убежать к партизанам, а наоборот, нес «мешок с трудом добытого угля, чтобы согреть наш вагон» – т. е. настраивался на долгий путь! И если бы не этот партизанский отряд, прервавший его движение на Восток, вслед за Колчаком, все могло быть совсем иначе. Его ждала бы смерть от тифа где-нибудь в Красноярске, как это произошло с Масловым, в противном случае пришлось бы искать белых и с ними уходить через Забайкалье в Харбин – общий приют многих русских, выживших в Гражданской войне. Встреча же с красными была для Иванова опасной: его на самом деле должны были расстрелять. И за то, что он напечатал в белых газетах, и за то, что бежал с врагами красных. И за его однофамильца, возглавлявшего Русское бюро печати, активного деятеля колчаковской прессы Всеволода Никаноровича Иванова. Словом, должен был ответить за себя и «за того парня». Не зря в А-1922 его уводят на казнь именно за то, что он «Всеволод Иванов», а Вячеславович он или Никанорович, уже никто бы не стал разбираться. Так что этот эпизод был, полагаем, все-таки подлинно автобиографическим, если он «физически» и душевно боялся, что его примут за того, большевикам лучше известного. И потому судьба Вс. Н. Иванова, добравшегося до Харбина и прожившего там двадцать лет, как-то мистически-фантастически становится вариантом судьбы Вс. В. Иванова, не наткнись передовой отряд ояшинских партизан на их типографскую теплушку.