Валера тоже присел на корточки, таким же осторожным жестом повернул голову сидящей женщины вправо. Она пыталась ещё отстраниться, но Валера придвинулся вплотную, приложил рот к её шее, но с левой стороны. Женщина уже не двигалась и так и осталась лежать, когда он встал на ноги. Он тоже стал вытирать лицо ладонью, но у него не оказалось той грации, с какой это проделывала Сильвия. Потому что его трясло от пережитых ощущений. Но… не салфеткой же рот вытирать.
– Желторотик, ты прикончил её по неопытности, – улыбнулась Сильвия.
Он не ответил, у него буквально тряслись руки. Она достала из сумочки сигареты, протянула одну Валере, дала ему прикурить и прикурила сама.
– Сколько мне лет? – спросила она.
– Около сорока, – убедительно соврал Валера, уверенный, что на самом деле не меньше пятидесяти.
– Не ври мне, придурок, я же вижу, что ты врёшь. Никогда мне не ври. А то я тебе шею сверну. Посмотри на меня, желторотик, сколько мне лет?
– Ну, может, пятьдесят. – Валера не удивился вспышке грубости, он воспринимал это как часть игры, это случалось и раньше, особенно во время совокуплений.
– Нет, ты не угадал. Попробуешь ещё? – спросила Сильвия. – Можешь не пробовать, это бесполезно. Мне двадцать два года. Да, мой дорогой, я на три года младше тебя. Ты удивлён, у тебя много вопросов? Не нужно спрашивать. Все твои вопросы мне известны. Я происхожу из не совсем благополучной семьи. Папа был вором… Ему не повезло: когда он был на деле, в квартиру неожиданно вернулась хозяйка. Пришлось её зарезать. Она оказалась беременна. На восьмом месяце… Но ведь папа мог подумать, что она просто толстая. Он же был вором, а не акушером. Папу взяли. В тюрьме он почему-то повесился. Кто-то не захотел быть соучастником по такому делу. В газете написали, что он повесился от угрызений совести. А при чём тут совесть, она же могла его опознать. Да… А мама у меня фармазонщица. Разводит лохов. Я к ней не хожу, она меня боится… А когда я была маленькой девочкой, ко мне стал залазить через окно такой маленький чёртик. Мы с ним вместе играли. И я стала так расти, что мама от страха увезла меня в Краснодар. Там она продала меня знакомым азербайджанцам. Они меня посадили в «жигули», отвезли далеко в село какое-то и всю ночь насиловали. Я хотела ещё, но они уже не хотели. Потом меня отвезли к морю, посадили на корабль, и мы приплыли в Турцию. Там меня часто возили с места на место, поэтому они не сразу поняли, как я быстро расту. А когда меня стали отдавать обратно азербайджанцам, те не поверили, что это я. И стали требовать меня. А турки им говорили, что это я и есть, и что у меня внутри шайтан. И они были правы. Но те не поверили, и все очень долго стреляли. Потом турки закопали азербайджанцев в песок и увезли меня обратно.
Она опять закурила.
– Тебе интересно, желторотик? Интересно, я вижу.
– Может, это какая-то форма прогерии? – предположил Валера.
– Нет, при ней люди сразу начинают стареть, – ответила Сильвия. – А я, как видишь, просто живу быстрее. Я сильнее любого гиганта, я никогда ничего не забываю, всё, что читала, помню наизусть, всё, что слышала, тоже помню. Но за год я проживаю пять лет… Это не прогерия. Это не болезнь вообще. Я никогда ничем не болела.
– А что это? – удивился Валера.
– Это маленький чёртик, – объяснила Сильвия. – Да. Это он. Маленький чёртик оказался совсем не маленьким.
– Офигеть! А что было потом? – спросил Валера.
– Ну вот, – продолжала Сильвия. – Продали меня одному немцу. Немец сам был странным человеком. Он жил в Аргентине, а в Германию вернуться ему было нельзя. Там была какая-то история во время войны, я не вникала. Я ему очень понравилась. Он привозил мне мальчиков, я их раздевала, унижала, а потом, когда их силы заканчивались, выпивала их кровь. А ему нравилось смотреть. Он сам уже ничего не мог. Но смотреть он любил. Сидел в кресле, укутав ноги пледом. Курил сигару и смотрел. Пил вино и смотрел, как они умирают. Он точно знал, чего хочет. У него было много денег. Других людей он ставил ниже себя, считал их обязанными выполнять любые его желания. Он хотел, чтобы я научила его пить кровь. Но у него не хватило сил.
Сильвия отбросила окурок.
– И ещё у него не хватило времени, – рассказывала Сильвия, – потому что в его дом за четырёхметровым забором каким-то образом проникли два цыгана. Я не знаю, откуда они взялись и как им удалось справиться с охраной. Но, судя по всему, они знали, кого ищут, а он знал – почему. Когда он их увидел, у него внутри всё забулькало. А они не стали с ним разговаривать, а просто перерезали ему горло и ещё живого бросили в бетонный резервуар, куда стекало всё из туалета. И там он утонул. Они подмигнули мне, и я попросилась с ними. Мы жили в Боливии, потом в Америке, поэтому, кроме немецкого, я хорошо говорю по-испански и по-английски.
Сильвия помолчала, потом вытащила пачку и, опять закурив, продолжила: