Вся правда и ложь обо мне

Беру лист бумаги и ручку с эмблемой отеля, пишу на ней номер своего мобильника, прибавляя в начале +44. Сворачиваю лист и кладу в карман. Они, кажется, ничего не замечают.

Мама как статуя. В лице ни кровинки. Она внезапно стала похожа на старуху. Или как будто у нее инсульт. Хорошо бы и правда инсульт. Чтобы она умерла.

Хватаю сумку и выхожу за ними из номера. При любой попытке кого-нибудь из них дотронуться до меня вздрагиваю и отшатываюсь. И не смотрю им в глаза. Плевать мне, что они переглядываются поверх моей головы: я им не родная и никогда не была родной.

Я – благотворительный проект.

Эксперимент.

И, кажется, провальный.

Не слышу ничего, кроме шума крови в ушах и звона в голове – громкого, будто сработала пожарная сигнализация. Вся моя жизнь горит. В ожидании лифта веду внутренний диалог с Бэллой – совсем не такой, как мы с ней вели прежде.

УБЕЙ ИХ.

Думаешь?

ТЫ ВЕДЬ ХОЧЕШЬ.

Не могу. Как и чем?

МОЖЕТ, ПРОСТО СТОЛКНУТЬ В ШАХТУ ЛИФТА?

В шахте лифта – лифт.

Я спотыкаюсь, потому что плохо вижу, папа спешит поддержать меня, я отступаю, останавливаюсь поодаль, прислонившись к стене, и жду, когда приедет лифт.

Я в огне. Пылает все, что есть во мне, что составляет меня, все мое «я». Я как чей-то дом в новостях: взвивается пламя, происходит трагедия, все меняется, и вот перед нами уже почерневшее пепелище. Скоро и я превращусь в обугленные останки, в пустырь, в ничто. А пока мы с Бэллой горим.

Понятия не имею, кто я такая. Эти люди мне не родные. У меня нет семьи.

Хочу остановить лифт на восьмом этаже. Пытаюсь вспомнить, в каком номере Кристиан, но все, что было до сейфа, путается и меркнет в тумане. Он начинался с восьмерки. И, кажется, там была шестерка. Не хватало еще подсунуть листок с номером моего мобильника под чужую дверь. Оставлю лучше его у администратора.

Но выйдя из лифта на первом этаже, мы застаем в вестибюле Кристиана, который при виде меня оживляется, и я смотрю на него. Он – все, чего я хочу. Хочу объяснить ему, что случилось, рассказать о себе, построить новую жизнь вдали от родителей, которые столько лет мне врали.

Я родилась в 1999 году. В семье Блэк я живу с двухтысячного года. Конец прошлого тысячелетия я провела со своей биологической матерью. Мне кажется, это важно.

Может, она была совсем молодой. И болела. Вероятно, она не виновата в том, что не смогла обеспечить младенца.

Хочу быть взрослой. Хочу быть с Кристианом. Я подхожу к нему, вкладываю ему в руку листок с номером моего мобильника и целую в губы. Чувствую, как удивленно он замирает, потом улыбается.

– Позвони мне, – говорю я. – Мобильник уже у меня.

Мы с родителями выходим из отеля молча. По-моему, они вообще не замечают, что творится вокруг.

День теплый и солнечный, за сегодня я впервые вышла на улицу. Тучи рассеялись. Самое время прокатиться по канатной дороге на какую-нибудь гору. В небе вообще ни облачка.

Человек, которого я считала отцом, кладет ладонь мне на плечо и ведет к пешеходному переходу. Не глядя на него, я стряхиваю его руку. Женщина, которая мне не мать, идет по другую сторону от меня, но на меня не смотрит. Мы обе глядим прямо перед собой.

Я же помню, как расспрашивала ее про беременность, про то, как я родилась, какой я была маленькой, как они встречали двухтысячный год. А на самом деле меня у них в то время не было. Они не укладывали меня, совсем еще кроху, чтобы отпраздновать миллениум. Все их рассказы – ложь. История моего рождения (роды, о каких можно только мечтать, – в бассейне, без анестезии) – вымысел. Не было кормления грудью. Все это выдумки, просто чтобы я не заподозрила их. И я, конечно, ничего не подозревала. Родителям принято верить, когда они говорят, что ты – их ребенок.

Мы переходим через дорогу. Печет солнце. Я знаю, зачем они привезли меня в Рио. Они притащили меня сюда потому, что меня ищет моя родная мать – ведь мне уже почти восемнадцать. Зануда мистер Вокс посоветовал им уехать и заверил, что она меня не найдет. Хотела бы я заверить его, что я ее обязательно найду. Чтобы посмотреть на женщину, которая меня родила. Встретиться с моими настоящими родными, кем бы они ни были, что бы ни случилось.

– Идем, Элла, – говорит не-папа и подталкивает меня к столику на тротуаре, напротив отеля. Я сажусь, потому что не знаю, что еще делать. Не-мама садится с одной стороны от меня, не-папа – с другой. Они все еще думают, что сумеют справиться со мной. Свою сумку я ставлю между ногами.

– Кофе? – спрашивает он. – Или пива, или еще чего-нибудь?

Я была бы рада напиться так, чтобы забыть обо всем. Но не буду: не позволю родителям думать, будто бы мое доверие можно завоевать, угостив меня «целебным бренди», или как его там, и при этом делать вид, что мы вместе, несмотря на временные трудности.

– Просто кофе, – говорю я. – Кстати, вчера ночью я напилась. Я улизнула из номера, доехала на такси до Лапа и встретилась там с американцами из отеля. Вот почему мне было плохо. Я целовалась с Кристианом на улице.

– Не может быть.