Вся правда и ложь обо мне

Водитель останавливается у банка – почти сплошь красного, с красной вывеской. Хотя час еще ранний, мне удается открыть дверь в вестибюль и шагнуть навстречу ледяному ветру из кондиционера. Вставляю карту в банкомат. Он спрашивает, на каком языке я предпочитаю общаться, я нажимаю кнопку рядом со словом «английский». Потом набираю 1711 – дату моего рождения, зная, что это наверняка она, потому что у них эта цифра повсюду, хоть они и познакомились со мной не в этот день, а позже. Сработало. Каждую минуту жду, что жалюзи опустятся, и я окажусь в ловушке, но ничего такого не происходит. Меня спрашивают, с какого счета я хотела бы снять деньги, я жму кнопку рядом со словом «Расчетный», потому что он первый в списке возможных вариантов, и тогда банкомат оживает и выдает мне 1500 реалов – по-моему, это целая куча денег.

Я возвращаюсь в такси, мы продолжаем путь. У меня колотится сердце. Надо бы припрятать большую часть наличных в какой-нибудь тайник. В туфли их не сунешь – на мне резиновые шлепанцы. В сумку тоже – ее могут украсть. В конце концов я делю пачку на части, и, улучив минуту, когда таксист не смотрит в мою сторону, засовываю почти все деньги в лифчик, немного – в карманы шортов и еще несколько купюр – в сумку. Что бы со мной ни случилось, хоть какие-то деньги у меня все равно останутся.

На улицах прибавляется народу, я смотрю в окно. Кристиан вернется на остров, ко мне, как мы условились, но меня там не найдет. Тогда он пойдет к Алексу, Алекс объяснит ему, где я остановилась, расскажет про мою вчерашнюю истерику, а потом Кристиан найдет мою записку.

Смотрю на лагуну, в которой уже кипит жизнь и даже образуются транспортные пробки, хотя час все еще слишком ранний. И понимаю, что теперь могу жить сначала одной минутой, потом следующей. Но не могу остановиться, или увидеть картину в целом, или даже представить себе, что буду делать завтра. Осознанию этого факта полагалось бы вызвать растерянность, но ничего подобного не происходит. Я не знаю, куда еду, но моя темная сторона держит ситуацию под контролем, она справится, что бы ни случилось. Я создана из зла, я из семьи преступников, я не пропаду.

Никогда не вернусь к прежней жизни. Попробую прижиться в фавеле. От выброса адреналина пульсирует все тело. Это безумие. Или, скорее, изощренный способ самоубийства, поэтому мне все равно.

Такси въезжает вслед за остальным транспортом в огромный туннель. Все звуки в нем многократно усиливаются, солнце исчезает, все вокруг приобретает красноватый оттенок от вереницы задних габаритных огней впереди нас.

Потом мы выезжаем на яркое солнце, такси сворачивает, подрезая машины на соседних полосах, и останавливается.

– Хосинья, – с усмешкой объявляет водитель.

Я делаю глубокий вдох и выхожу из машины.

Расплачиваюсь с ним, сунув деньги в окно, он улыбается, машет и говорит:

– Удачи!

И уезжает, а я остаюсь одна.

Я совсем одна в трущобах Рио и должна была бы перепугаться,

а мне

все

нипочем.

Пять дней назад я сидела на уроках в школе.

День назад влюбилась.

Час назад плыла на пароме.

Сердце мое разбито на миллионы осколков, и по множеству причин, но несмотря на это, в моих жилах струится энергия побега. Элла прячется глубоко внутри и еле слышно всхлипывает. За дело берется Бэлла, и одно из этих дел – первоочередное.

Магазины и ларьки начинают открываться, повсюду люди и мотоциклы, а я не говорю на местном языке. Покрепче прижимаю к себе сумку, каждую минуту ожидая, что ее выхватят у меня из рук.

Вижу, что люди обращают внимание на мои волосы. Из-за них я выделяюсь в любой толпе.

Впереди, в киоске, продают жареных кур, которые выстроились за стеклом на витрине. Неподалеку работает парикмахер. Подхожу к его заведению, сажусь на скамью снаружи. Приветливо улыбаюсь другим людям, ждущим в очереди, и поскольку им, кажется, до меня нет никакого дела, просто сижу и жду, а тем временем вообще ни о чем не думаю. Глазею на прохожих, ничего не чувствую и не думаю. Никто не грабит меня и не заговаривает со мной, потом парикмахер зовет меня, я объясняю, что не говорю по-португальски, поднимаю прядь волос, корчу гримасу отвращения, и он смеется. Я жестами даю понять, что волосы надо сбрить, потому что вряд ли он возьмется перекрашивать их в черный цвет. Парикмахер несколько раз переспрашивает, действительно ли я этого хочу, потом берет машинку, проводит ею по моей голове, и лиловые пряди сыплются на пол, проводит другой раз, третий – и все, готово.

Смотрю на себя в зеркало и провожу ладонью по собственной макушке.

Вот и все, у меня нет волос.

У меня нет имени. Нет семьи. Нет парня. И волос нет.

Но немножко волос все-таки есть. Длиной всего несколько миллиметров, светлые и пушистые. Их приятно гладить. Наверное, я выгляжу как после химиотерапии. Парикмахер сметает лиловые пряди в кучу к чьим-то темным волосам, я плачу ему какие-то смешные деньги и сразу направляюсь в кафе. По пути я прохожу мимо мусорного бака, куда швыряю мобильник, предварительно раздавив его ногой. Он мне действительно больше не нужен.