Вся ваша ненависть

– А чего вы нам не сказали? – спрашивает Сэвен.

– Потому что это не ваше дело, – говорит папа.

– И мы не хотели вас обнадеживать, – добавляет мама. – На эту должность у них целый конкурс.

– А сколько платят? – нахально спрашивает Сэвен.

– Больше, чем в больнице. Зарплата шестизначная.

– Шестизначная? – хором повторяем мы с Сэвеном.

– Мама будет миллионером! – кричит Секани.

Он вообще не соображает, честное слово.

– Шесть цифр – это сотни тысяч, Секани, – говорю я.

– О. Ну все равно много.

– Во сколько собеседование? – спрашивает папа.

– В одиннадцать.

– Окей, понял. – Он поворачивается к раковине и протирает тарелку. – Тогда перед твоим уходом сможем посмотреть дома.

Мама отступает на шаг и хватается за сердце.

– Что?

Папа смотрит на меня, потом на нее.

– Я увезу нас из Садового Перевала, любимая. Даю слово.

Сама мысль об этом бредова, как четырехочковый бросок. Жить где-то за пределами Садового Перевала? Ага, держи карман шире. Я бы ни за что не поверила, не скажи об этом сам папа. Но он никогда не бросает слов на ветер. Видно, угроза Кинга по-настоящему его задела.

Он принимается оттирать сковороду, которой досталось сегодня утром, но мама забирает ее и ставит в раковину. А потом берет папу за руку.

– Оставь, не нужно.

– Я же говорю, посуда – за мной.

– Да забудь ты о посуде. – С этими словами она тянет его в спальню и закрывает дверь.

Откуда тут же начинает орать телевизор, поверх которого из стереосистемы орет Jodeci. Если потом у этой женщины в утробе появится зародыш, я не выдержу. Не выдержу.

– Жесть, блин, – вздыхает Сэвен (он тоже все понимает). – Они слишком старые…

– Для чего? – спрашивает Секани.

– Ни для чего, – хором отвечаем мы с Сэвеном.

– Думаешь, папа это всерьез? – спрашиваю я у Сэвена. – Мы переезжаем?

Он крутит один из своих дредов у самого корня и, кажется, этого даже не осознает.

– Судя по всему, вы – да. Особенно если ма устроится на эту работу.

– Вы? – повторяю я. – Нет уж, ты в Садовом Перевале не останешься.

– Ну я буду заезжать в гости, но оставить маму с сестрами я не могу, Старр, сама понимаешь.

– Твоя мама тебя выгнала, – говорит Секани. – Куда тебе еще идти? Ты болван, что ли?

– Ты кого назвал болваном?

Сэвен засовывает ладонь себе под мышку, а потом вытирает об лицо Секани. В тот единственный раз, когда он проделал подобное со мной, мне было девять. В ответ он получил разбитую губу, а я – пинок под зад.

– Да ты так и так не останешься у своей мамы, – говорю я. – В колледж ведь пойдешь, аллилуйя, спасибо Чернокожему Иисусу!

Сэвен вскидывает брови.

– Тоже хочешь нюхнуть подмышку? И вообще-то я иду в «Сэнтрал Комьюнити», так что смогу жить у мамы в доме и присматривать за сестрами.

Это меня задевает. Немного. Я ведь тоже его сестра.

– У мамы в доме, – повторяю я. – Своим домом ты его уже не называешь.

– Еще как называю.

– Нет, не называешь.

– Называю.

– Захлопни свою чертову варежку, – заканчиваю я спор.

– О-о-о! – Секани вытягивает руку. – Гони мне бакс.

– Черта с два, – говорю я. – Я в эту хрень не играю.

– Три бакса!

– Ну ладно, ладно. Я дам тебе трехдолларовую купюру.

– Я никогда не видел трехдолларовых купюр, – замечает Секани.

– Вот именно. И мои три бакса не увидишь.

Часть 2. Пять недель спустя

Шестнадцать

Сегодня, ровно за неделю до того, как я предстану перед коллегией присяжных, мисс Офра организовала для меня интервью на одном из крупных государственных телеканалов.

Около шести за мной заезжает вызванный новостниками лимузин. Со мной едет вся семья. Моих братьев вряд ли позовут на интервью, но Сэвен хочет меня поддержать. Секани говорит, что хочет того же, но на самом деле, конечно, мечтает угодить на телик, где его кто-нибудь обязательно «заметит».

Родители уже все ему рассказали. Пускай он часто меня нервирует, мне все-таки было приятно, когда он подарил мне самодельную открытку с надписью «Мне жаль». Но только до тех пор, пока я ее не открыла. Внутри Секани нарисовал, как я плачу над Халилем, а из головы у меня торчат дьявольские рожки. По словам Секани, он хотел, чтобы рисунок был «реалистичным». Говнюк мелкий.

Пока мы идем к лимузину, нас провожают любопытные взгляды соседей. Мама заставила всю семью, и папу в том числе, нарядиться, как в церковь Вознесения Господня – конечно, не столь официально, как на Пасху, но и не так вольготно, как в нынешнюю нашу «современную» церковь. Сказала, мы не позволим новостникам думать о нас как о «крысах из гетто».

По дороге к машине мама начинает:

– Когда приедем, ничего не трогайте и говорите, только когда к вам обращаются. Отвечайте только «да, мэм» и «да, сэр» или «нет, мэм» и «нет, сэр». Понятно?

– Да, мэм, – хором отзываемся мы с Сэвеном и Секани.

– Держись, Старр, – кричит кто-то из соседей.

Теперь у нас в районе я слышу это почти каждый день. По Саду разошлись слухи, что я свидетель. «Держись» – не просто пожелание. Этим простым словом мне дают понять, что за меня стоят горой.

Но знаете, что приятнее всего? Мне никогда не говорят: «Держись, дочка Большого Мэва».

Теперь я для всех Старр.