Всё, чего ты хотела

На фоне всеобщего увядания выделялась красная точка. Айрис, подойдя ближе, наклонилась. Это была маленькая клубничина, пару сантиметров в длину, усеянная желтыми точками семечек, точно как в старой доброй Англии. Айрис сорвала ее. На Земле она на нее и не посмотрела бы, но здесь восхитилась ее сладостью. Она съедала все, что находила, но так и не насытилась и окончательно выдохлась, устав ползать по земле.

Как минимум раз в день ее посещала мысль: «Куда подевалась моя треклятая мать?»

Айрис полагала, что Норман умер, но Джона и Шон с ней не соглашались. Они считали, что Норман все еще в Центре, но скрывается.

– Он из тех «благородных капитанов», – утверждал Джона, – которые пойдут ко дну вместе с судном.

– Как в песне Дайдо, – поддержал его Шон.

– Ну да.

Парни сдавленными высокими голосами затянули припев. Айрис эту песню никогда не любила, но их пение ей почему-то понравилось. Никто на них не смотрел, так что можно было наплевать на все правила и петь какие угодно песни.

Шон умолк.

– Черт возьми. Смотрите.

Он указал наверх. Над ними, искрясь на свету и жужжа, как маленькая цепная пила, пролетел один из голубых жуков.

Когда бы Айрис ни проходила мимо пункта управления, он пустовал, но Центр каким-то чудом все еще работал: включался и выключался свет, закачивался кислород, из крана, не давая им погибнуть, текла вода. Все это остановится, когда развалится Центр, или перестанет светить солнце, или кто-то нажмет на кнопку «Выкл.», если таковая имелась, – в зависимости от того, что наступит раньше.

Теперь Айрис каждый день замечала жуков – живых и искрящихся. Она считала это хорошим знаком.

Исчез Шон. Списком больше никто не занимался.

38 Чик-чирик

Айрис снилось, что она, ослабевшая от голода, лежит в постели, обнимая свой огромный живот. Планшет издает сигнал. Сообщение от сестры.

Привет, Айрис, как дела?

Во сне Айрис так обрадовалась, что даже не задумалась, как до нее дошло сообщение. Любовь Моны протянула ниточку от Лондона к Тихому океану, через подводный канал на Никту, в Центр, на сломанный планшет Айрис. Дзинь! И вот она уже звонит сестре. На экране появляется Мона, она сидит у окна. За ней ясное, почти белое небо, из-за этого ее черты в тени. Ужасное и великолепное лондонское небо. На Моне зеленая футболка и очки, часть волос заколота назад. Она еще девочка.

– Прости, – говорит Айрис.

– За что? – мягко спрашивает Мона.

– За то, что я дрянь и эгоистка. – Айрис плачет. – Я совершила ошибку. Ты была права. Как же я скучаю по Земле. Очень скучаю по всем вам. – Лицо у нее мокрое от соленых слез и соплей. – Что со мной такое? Я чудовище, да?

– Нет, ты моя любимая сестра.

Айрис хочет что-то сказать, но не может. Ее накрывает волной любви – такой огромной, такой сильной, что кажется, будто ее сердце сейчас перестанет биться.

– Я прощаю тебя, – говорит Мона. – Я тебя люблю. Мы все тебя любим. Мы очень тебя любим. – Она счастливо, даже блаженно, улыбается.

– Жаль, что я не могу увидеть твоего сына. Даже не знаю, как его зовут.

– Его зовут…

– Чик-чирик! – звенит птичьим хором будильник.

– Нет! – кричит Айрис. – Мне нужно тебе еще что-то сказать.

Мона продолжает улыбаться, но экран постепенно гаснет.

– Что? – Лицо Моны исчезает.

– Чик-чирик!

Айрис открыла глаза.

Голод вышел за пределы болевого порога. Пару дней Айрис ощущала себя чистой и свободной, как будто раньше необходимость питаться сковывала ее кандалами. Она пошла на ферму и, подставив лицо солнцу, размышляла, удалось бы ей, подобно растению, прожить исключительно на воде и свете или нет. Она пребывала в исступлении и смущении одновременно. Ребенок пошевелился, и к ней вернулась боль. Она поняла, что здесь не одна: на другом конце фермы ряды полумертвых растений прочесывал Джона.

Они кивнули друг другу, крикнув: «Привет!»

Айрис вытянула из почвы недозрелую картофелину и съела ее сырой и грязной – а что, неплохо, – закусив парой каких-то горьких на вкус листьев. Копаясь пальцами в земле в поисках картошки, она вспомнила, как однажды в лондонском ресторане ела десерт «Шоколадная почва»: раскрошенный корж с кристаллами морской соли, который подавали на садовой лопатке. Довольно глупо, но ужасно вкусно. Она взяла двумя пальцами комочек почвы и, удостоверившись, что Джона на нее не смотрит, положила его на кончик языка. Комочек растаял во рту, как десерт на Земле. Набрав целую горсть здешней «шоколадной почвы», она с жадностью съела ее и вытерла губы грязным рукавом.

– Что ты делаешь?

Айрис подняла глаза. Мать. Она стояла и качала головой – по-прежнему босая и в белой сорочке.

– Мама! – Айрис улыбнулась испачканным, как у ребенка, лицом.

Элеанор указала на почву.

– До чего ты дошла, милая, – землю ешь?

– Да нет, это только с виду земля. Где ты была?

– Понимаешь, произошел некий… сбой. – Элеонор нагнулась и, набрав бледной, голубоватой рукой горсть земли, дала ей высыпаться. – Это обычная почва. Тебе все мерещится.

– Мне мерещишься ты, – рассмеялась Айрис.

– Айрис, – позвал Джона с другого конца фермы. – С кем ты там разговариваешь?

– Ни с кем! Сама с собой.