Всё имеет свою цену

– Ты рассердишься, если я скажу тебе, что не убивал их?

– Так ты убил Мариан Нюгор и Катерину Томсен или же не делал этого?

– Я этого не делал.

– Не делал?

– Нет, если, конечно, ты не сердишься.

Конрад Симонсен выругался про себя – похоже, все обещает быть гораздо более хлопотно, чем казалось ему поначалу. Он решил переменить тему. Правда, сперва он перегнулся через стол, заглянул в глаза допрашиваемому и сурово сказал:

– Когда мы сидим тут с тобой, Андреас, и болтаем, ты производишь впечатление довольно милого человека. Однако я вижу и нечто иное: вижу, как юная девушка изо всех сил мотает головой в отчаянной попытке вдохнуть воздух, вижу, как глаза ее постепенно вылезают из орбит, а ты сидишь рядом и наслаждаешься этим. И вот это, поверь, меня сердит и еще как сердит!

Лицо Андреаса Фалькенборга задрожало. Главный инспектор достал из папки фотографию, положил перед ним и заметил, как тот моментально откинулся на спинку стула, как будто физически стремясь оказаться как можно дальше от того, кто был на снимке.

– Что случилось? Ты ее боишься?

– Да, немного – мне не нравится такой тип женщин.

– Какой тип?

– Ну, такие, как она.

– Может, пояснишь?

– Это сложно. Просто такие, как она, меня пугают. Убери ее, пожалуйста.

– Нет, не уберу. Ты ее узнаешь?

– Да, ее зовут Рикке, но тогда она была молодой. А сейчас уже нет. Сейчас она и не может быть молодой.

– Да, это Рикке Барбара Видт. Ты прав, фотография сделана, когда она была молодой – в 1976 году, когда ей было 23 года. Когда ты с ней встретился?

– Это было давно, я думаю, в 1978 году.

– Может, в 1977 году?

– Да, вполне возможно.

– Где ты увидел ее впервые?

– На пароме, идущем из Рёрвига в Хундестед.

– Расскажи мне об этом.

– Мы оба приехали на велосипедах: они стояли на палубе парома, прикрепленные к перилам. Она подошла ко мне и попросила, чтобы я помог ей поправить соскочившую с велосипеда цепь. Я помог.

– В этот момент ты ее не боялся?

– Боялся, и еще как.

– Что ж ты тогда не ушел или не сказал ей, чтобы она обратилась за помощью к кому-нибудь еще?

– Не знаю, это сложно объяснить.

– Следующие полгода ты ее преследовал, буквально ходил по пятам, когда только мог. Ты даже бросил учебу и поселился в Хундестеде в гостинице.

– Да.

– Зачем?

– Я не знаю; думаю, потому что я ее боялся.

– Но это лишено здравого смысла.

– Понимаю. Но ты ведь на меня за это не рассердишься? Я не могу этого объяснить.

– Я не сержусь, просто мне хотелось бы кое-что понять. Что тебе вообще от нее было надо?

– Я не знаю.

– А я считаю, что знаешь.

– Может, мне хотелось оказаться с ней наедине.

– Тебе действительно хотелось оказаться с ней наедине?

– Нет.

– Тогда и не говори об этом.

– Прости.

Подозреваемый снова понюхал себя, правда на этот раз все обошлось без каких-либо спазмов или иных неконтролируемых телодвижений. Конрад Симонсен продолжал:

– Когда она остригла волосы, ты устроил ей настоящую сцену.

– Да, устроил.

– Почему?

– Не знаю.

– Ты кричал, рыдал и всячески шумел, не так ли?

– Да, я кричал, плакал и шумел.

– Где это произошло?

– У ее парикмахера в салоне на главной улице Хундестеда.

– Расскажи об этом.

– Да тут и рассказывать особо не о чем. В тот день я ходил за ней…

– Как и во все прочие дни?

– Да, я затем туда и переехал, чтобы следить за ней. Так вот, я увидел, как она вошла в парикмахерскую и остригла волосы, и тогда я тоже вошел за ней и… стал кричать, плакать и шуметь. Они позвонили в полицию – это было не слишком здорово.

– Однако с того дня ты прекратил ее преследовать. Почему?

– Потому что она постриглась. Но совсем я не прекратил.

– Что ты имеешь в виду?

– Через несколько лет я снова приехал туда, чтобы посмотреть на нее. Я хотел проверить, по-прежнему ли она носит короткие волосы. Оказалось, что да, короткие. Это было где-то году в 1980, и она меня тогда не заметила. – Она была тебе интересна только с длинными волосами?

– Да, волосы должны были быть им по плечи.

– Им? Кому это «им»?

– Тем женщинам, которых я боялся. Женщинам этого типа. Когда они плодятся, они приносят в мир этих своих детенышей – мерзкое отродье. Их необходимо уничтожать.

Конрад Симонсен ощутил, как по спине его пробежал холодок, и резко спросил:

– Что ты хочешь этим сказать? Что значит «когда они плодятся»?

– Мне очень жаль, я не знаю, почему это сказал.

– А что это за «мерзкое отродье»?

– Не могу сказать. Вероятно, это те, которых я боюсь.

– Когда ты так говоришь, ты думаешь о ком-то персонально?

– О Рикке. Я ее боялся.

– Только ее и никого другого?

– Других тоже боялся, но больше всего Рикке, раз уж мы заговорили о ней.

Конрад Симонсен окинул Андреаса Фалькенборга холодным взглядом. Тот даже поежился, однако промолчал. – Так почему же ты ее боялся?

– Я не знаю, я тогда был молодым, может, я не сознавал, что делаю.

– Чушь собачья, ты прекрасно знал, что делаешь.

– Прости.

– А мне вот кажется, что я знаю, почему ты боишься женщин одного типа с Рикке Барбарой Видт.

Конрад Симонсен вынул из папки еще одну фотографию и положил перед Андреасом Фалькенборгом, который вздрогнул всем телом.

– Ой! – невольно вырвалось у него.