Всё имеет свою цену

– Хорошо, тогда так и поступим. Я сейчас позвоню и вызову одну из девочек – все равно они там сидят без работы, – ну, а ты пока что можешь скоротать время…

Конрад Симонсен поспешно перебил:

– Нет уж, уволь.

Ее сухой и язвительный смешок прозвучал резко, как пощечина.

– Я вовсе не то хотела сказать, хотя ты был бы удивлен, если бы узнал, сколько мужчин гораздо более высокого ранга не погнушались бы…

Она снова покосилась на диктофон.

– …порезвиться в моем заведении, в особенности зная, что им это ничего не будет стоить.

– Охотно верю.

– Ты бы тоже вполне мог этим воспользоваться, но я имела в виду совсем другое. Если хочешь, можешь спуститься вниз в холл и почитать газетку, чтобы хоть как-то себя занять, пока я буду разбираться на чердаке. А вот слоняться по моему дому и совать свой нос, куда не просят, я тебе категорически запрещаю.

– Спасибо, но у меня есть чем заняться – я прихватил с собой кое-какие документы.

Пожав плечами, пожилая дама повернулась и вышла.

Фотография, которую она положила перед ним полчаса спустя, не оставляла сомнений в том, откуда у Андреаса Фалькенборга появился вкус к определенному типу женщин. Рикке Барбара Видт, Мариан Нюгор, Анни Линдберг Ханссон и Катерина Томсен – все они были точными ее копиями. Агнета Бан сказала:

– Тогда мне был 21 год – фото сделано как раз в день моего рождения.

– Замечательно. Большое тебе спасибо.

– А правда, я была красоткой?

Прозвучавшие в вопросе игривые нотки никоим образом не соответствовали ее прежнему сухому и жесткому тону; они были так же неожиданны и неуместны, как и легкое пожатие ее руки, лежавшей на плече главного инспектора. Когда Конрад Симонсен почувствовал это, его чуть не передернуло от нахлынувшего чувства отвращения.

– Да-да, разумеется, настоящей красавицей.

По всей видимости, комплимент ее нисколько не порадовал. Вздохнув, она сказала:

– В те дни, куда бы я ни пришла, везде считалась самой симпатичной из женщин.

Главный инспектор не смог заставить себя и дальше петь дифирамбы ее внешности, кроме того, с его точки зрения, она распорядилась дарованным ей судьбой отнюдь не лучшим образом. Он снова включил диктофон, который выключал, пока собеседница ходила на чердак, и сухо сказал:

– Да, что и говорить, годы не щадят никого.

Убрав наконец руку с его плеча, она обычным своим тоном сказала:

– Ну что, идем дальше?

– Да-да, разумеется. Не могла бы ты хотя бы примерно вспомнить, когда именно ты служила в доме Фалькенборгов?

– В 1964 и 1965 годах. Я начала работать там сразу после окончания каникул в школе – вероятно, в августе, – и ушла год спустя в один прекрасный день в октябре.

– В качестве кого тебя наняли?

– Кажется, у них это называлось «пригласить в дом девушку».

– Говоря о своем уходе оттуда, ты назвала этот день прекрасным. Тебе у них не нравилось?

– Нет.

По ее виду было абсолютно понятно, что она вовсе не собирается предоставлять еще какую-нибудь дополнительную информацию в данной связи, и Конраду Симонсену пришлось вновь напомнить ей о договоре:

– Недостаточно, что ты просто снизошла до разговора со мной. Мне нужно, чтобы ты была со мной полностью откровенна. Спрошу еще раз: тебе у них не нравилось?

Он сделал рукой жест, как бы приглашая собеседницу развить свою мысль, и это помогло.

– Нет, совсем не нравилось. Жуткое это было семейство, насквозь прогнившее и смердящее. Сам Альф Фалькенборг был настоящей задницей, а его жена… сейчас даже не вспомню, как звали эту стерву…

– Элизабет Фалькенборг.

– Ах, ну да, конечно. Эта забитая старая ведьма вечно таскалась за мной по пятам, стараясь найти, к чему бы придраться, а маленький говнюк Андреас постоянно напрашивался на неприятности, за что и получал изрядную трепку не реже, чем пару раз в неделю.

– Да уж, ничего не скажешь, хорошая семейка!

– Клянусь, каждое мое слово – это правда. Самое поганое, что этим долбаным мещанам было совершенно наплевать на всех и вся вокруг, в том числе и друг на друга. – Может, будешь изъясняться чуть менее изысканно?

– Какого дьявола, о чем это ты?

– Прекрати выражаться.

– Неужто это тебя так смутило?

Конрад Симонсен не стал ей объяснять, что в определенных инстанциях обилие в свидетельских показаниях слишком сильных выражений может поставить под сомнение их убедительность, а также отвлечь внимание от главного – содержащейся в них информации. Не одно судебное заседание минуло с тех пор, как он окончательно утратил веру в существование стены, отделяющей форму от содержания. Может, госпожа Юстиция и была слепа, однако слышала-то она прекрасно, и рано или поздно настанет момент, когда выдержки из записи этого допроса попадут в руки адвоката Андреаса Фалькенборга. Вместо всего этого он ограничился лаконичным:

– Да.

– Ладно, постараюсь.

– Спасибо, это было бы замечательно. Но слушай, если тебя не устраивали условия, почему ты с самого начала не взяла расчет? Или попросту не ушла? Как бы они смогли тебе помешать?