Всё имеет свою цену

– Дело в том, что я подделывала чеки – правда, вовсе не с целью воровства. За все время, что я провела в этом доме, я не присвоила ни кроны чужих денег. Кроме всего прочего, это было невозможно, поскольку мне приходилось отчитываться за каждое истраченное эре – хозяйка строго за этим следила, ибо покупки делала я сама.

Она внезапно умолкла. Конрад Симонсен подсказал:

– Итак, ты подделывала чеки.

– Да, если точнее, всего их было одиннадцать. Как правило, по пятницам я отправлялась за основной порцией покупок, и хозяин всегда оставлял мне чек – как сейчас помню, на 400 крон, тогда это были большие деньги. Хозяйка в этот день куда-то уходила – не знаю куда, но так было практически всегда. И вот однажды он забыл оставить мне чек, позвонил с фабрики и сказал мне об этом, а поскольку домой ему было возвращаться не с руки, он попросил меня выписать его самой. В этот первый раз он меня подробно проинструктировал, разумеется, по телефону. Рассказал, где хранится ключ от ящика его письменного стола, где взять ручку, ну и что и как нужно сделать. И ведь не пожалел на это времени, паразит такой.

– А как же его почерк?

– Это было не так уж сложно, поскольку он писал печатными буквами, да и подпись была очень четкой по этой же причине. Конечно, мне ни на секунду и в голову не пришло, что я делаю что-то противозаконное. Ведь он же сам меня об этом и попросил.

– В общем-то, тебе за это ничего бы и не было – я имею в виду суд и все такое.

– Черт подери, какая же я была тогда наивная! Но теперь с этим уже ничего не поделаешь. С тех пор я и сама научилась кое-каким фокусам.

– Могу себе представить. Ну и что же, в один прекрасный момент он обвинил тебя в воровстве?

– Нет, это сделала она – хозяйка.

– Она тебя обвинила?

– Вот именно. Ясно, что она тоже участвовала в спектакле. Все одиннадцать чеков, аккуратно свернутых, она выложила в ряд на обеденном столе. Вероятно, их по ее просьбе переслал банк, и я до сих пор не могу понять, почему это никого там не удивило – ведь, скорее всего, я была далеко не единственной, кого они одурачили. Так вот, всего чеков этих было почти на 5000 крон, и для меня это составляло целое состояние. Понимаешь?

– Да, понимаю.

– Я поклялась в своей невиновности и попыталась все ей объяснить. Сперва я нисколько не волновалась, но потом, когда хозяин вернулся домой и сказал, что не помнит ни о каких телефонных звонках – действительно, он звонил лишь поначалу, всего пару раз, а потом все шло по накатанному сценарию, – я испугалась, здорово испугалась. Этот тип даже не стал меня слушать, просто взял и ушел. А хозяйка поспешила провернуть нож в нанесенной мне ране и стала рассказывать, какое наказание ждет меня за присвоение чужих денег. В конце концов, она велела мне идти к себе и ждать, пока сама она попытается уговорить хозяина смягчиться и не устраивать публичного скандала.

Агнета Бан налила себе стакан сока, сделала крошечный глоток и продолжила:

– Я сидела у себя в каморке и дрожала от страха, и каждый раз, как слышала звук подъезжающей машины, думала, что это за мной приехала полиция. Лишь спустя довольно долгое время она позвонила в колокольчик, вызвала меня и сообщила, что они решили не доводить дело до суда, если взамен я пообещаю спать с хозяином. Вот так – коротко, ясно и жестко, и никаких тебе уверток или чего-то еще в подобном роде. Был выбран и день – по воскресеньям. И никакого нытья и хныканья – хозяин этого не терпел. За это он обещал забыть историю с чеками и закрыть глаза на недостачу. Как тебе это нравится? – Закрыть глаза на недостачу! Да они сами же и прожрали каждую крону из этой суммы.

– Но ты все-таки согласилась?

– А что мне было делать? Все это было отвратительно, помню, меня потом в буквальном смысле стошнило, но ведь оказаться в тюрьме было бы еще хуже.

– Да, что правда – то правда.

– Либо пять лет, либо раздвигай ноги – вот и весь выбор, который они тогда мне предоставили. Не забывай, в ту пору мне едва исполнилось 22 года, а хозяйка говорила весьма убедительно. Уже в следующий же воскресный вечер он пришел ко мне. Как же это было гнусно! Он пытался казаться ласковым, приставал со всякими нежностями и сюсюканьем, пыхтел и пускал слюни, пока раздевал меня, как будто я – какой-то рождественский подарок. Черт побери, как же я его ненавидела!

– А когда это случилось? Ну, хотя бы примерно?

– Примерно в воскресенье 5 декабря 1964 года в половине двенадцатого.

– И как долго продолжалось?