Однажды солнечным утром, когда с деревенского берега малеевского пруда мы с малолетним сыном Мишей уже собирались войти в воду, я вдруг заметил, что к нам, пересекая пруд по диагонали, приближается пловчиха в резиновой шапочке. Это была Белла. Вот она вышла из воды, мы поздоровались. Я был смущен ее неожиданным появлением, тем, что вдруг предстал перед ней в одних плавках, и никак не мог найтись, что сказать. Она, видимо, восприняла мое замешательство по-своему и несколько обиженным тоном произнесла: «Извините, вижу, я вам помешала!» Попрощалась и поплыла обратно, к дощатому настилу в писательской купальне на другом берегу пруда…
Я все еще работал в конструкторском бюро. Приезжал на дачу только в пятницу вечером – на выходные. У меня был «Запорожец» «последней модели», если применимо к этой чудо-машине подобное словосочетание! Однажды, приехав, я застал Беллу. Она казалась очень пьяной. Настолько, что речь ее была нечленораздельной, а разговор совершенно бессвязным. Ни до, ни после этого я никогда больше не видел ее в таком состоянии. Вскоре она ушла, отклонив наше с Ирой предложение проводить ее до Малеевки.
Тут мы вспомнили, что забыли купить какое-то лекарство для Гали из тех, что она регулярно принимала. Вечером в пятницу ехать куда-либо было бессмысленно. Но оставался вариант пойти в Малеевку в медпункт и попросить это лекарство взаймы. Мы с Ирой отправились в писательский дом через овраг в наступивших сумерках. У главного корпуса рядом с боковым входом стояла женщина и разговаривала через раскрытое окно с обитательницей номера на первом этаже. Слышно было, что разговор идет на литературные темы, и, приблизившись, мы были несказанно удивлены, узнав в двух собеседницах Эмму Герштейн – в окне – и Беллу – стоящую под окном. От недавнего пьяного Беллиного косноязычия не осталось и следа, разговор был серьезным и содержательным. Мы поприветствовали беседующих и вошли в здание. Этот случай поразил и озадачил: то ли Белла была не так пьяна, как казалось, то ли она за время прогулки от нашей дачи до Малеевки сумела полностью прийти в себя? Вопрос так и остался для нас открытым.
Иногда я встречал Беллу в лесу вместе с Борисом Мессерером, они ходили под руку по хорошо протоптанной тропинке от Малеевки через лес к шоссе. Этой же дорогой я иногда ходил на кладбище в Старую Рузу, где на вершине холма, осененного соснами, была могила Бориса Балтера, моего двоюродного брата, Галиного мужа.
Как-то мы с моим малолетним Мишей шли по этой дороге почти вслед за Беллой и Борисом, не решаясь их обогнать. На Белле были шорты и какая-то легкая маечка. Я поразился, какие тонкие у Беллы ноги, и к тому же совершенно белые, не тронутые загаром.
С Мессерером я иногда встречался на автозаправке в Рузе. Однажды он, видимо, не узнав меня в сумерках, ловко опередил меня у бензоколонки, успев первым схватить заправочный пистолет. Я поздоровался, и он был несколько смущен своим проворством…
Еще помню в Малеевке такой случай – рассказала женщина, привозившая из Рузы бижутерию на продажу. Белла купила у нее что-то, а при расчете женщина случайно обсчитала известную поэтессу, стихи которой знала и любила, на 25 рублей. Тогда это была не такая уж маленькая сумма. Утром, обнаружив ошибку, бедная женщина возвратилась на автобусе в Малеевку, нашла Беллу. Но Белла не взяла эти деньги, а подарила их смущенной своей ошибкой продавщице…
Позднее я встречался с Беллой и Борисом у Василия и Майи Аксеновых в высотке на Яузе по различным торжественным датам. Майя устраивала фуршеты, потому что разместить всех пришедших друзей за столом не получалось. Однажды мы с Беллой, оба в подпитии, оказались вдвоем на кухне, курили. Белла почему-то знала, что я дружу с Бенедиктом Сарновым, который когда-то выступил против нее с критической статьей. И она почему-то догадывалась, что я не являюсь горячим поклонником ее творчества (может быть, потому, что я никогда не говорил ей комплиментов). И вот, когда мы остались одни на аксеновской кухне, она что-то сказала мне об этом. Да, действительно, я не был приверженцем ее поэтической манеры. И, кроме того, некоторые ее поэтические декларации представлялись мне не соответствовавшими действительности, надуманными. Помню стихотворение, которое даже возмутило меня в свое время, ну, может быть, не возмутило, но было воспринято с ядовитой иронией: