Встречи и знакомства

И вот в моем уме живо врезались слова, которыми он однажды ответил на неделикатный вопрос, обращенный к нему каким-то праздным болтуном.

– Скажите, Михаил Иванович, – обратился к нему непрошеный собеседник, – правда, что у вас было большое имение, что вы жили открыто и праздники роскошные задавали?.. Скажите, все это правда?.. Все это точно так и было?!

Старик поднял глаза, глубоко вздохнул и тихим, покорным голосом произнес:

– Да-с, правда!.. Все так точно и было-с… Много всего было… и все прошло… только во рту горько осталось…

И такое глубокое горе прозвучало в этих словах… таким страданием душевным повеяло от этого вещего определения вконец разбитой жизни… что нам всем почти страшно стало, и это меткое и горькое определение навсегда осталось у меня в памяти!

Общество в Клинском уезде в то лето, к которому относится мой рассказ, было очень многочисленное и избранное. Тут на расстоянии нескольких верст жили два семейства князей Волконских, отставной полковник Шишков, мой дальний родственник и родной племянник исторически известного министра народного просвещения Александра Семеновича Шишкова, из-под пера которого вышли все манифесты 1812 года. Тут же жили родственники жены Шишкова, богатые братья Кушниковы, Апрелевы, две семьи Алмазовых и много других лиц, принадлежавших к лучшему обществу.

Мы постоянно съезжались вместе, устраивались кавалькады, пикники, даже спектакли и живые картины ставились, и душою всего был старик Петр Петрович Алмазов, милейший человек и по-славянски гостеприимный хозяин, но страдавший почти болезненной привычкой к неправде. Все мы были всегда ему рады искренно, к нему в дом все собирались охотно, но все заранее знали, что ни одного его визита, ни одного собрания у него в доме не может пройти без того, чтобы он чего-нибудь не солгал, не останавливаясь ни перед какой нелепостью.

То он известные стихотворения Пушкина и Лермонтова декламировал и выдавал за свои, то внезапно переписывал какое-нибудь во все хрестоматии вошедшее стихотворение, выдавая его за экспромт, только что вышедший из-под его пера… То, внезапно врываясь, весь взволнованный и встревоженный, он рассказывал о только что сделанном покушении на его жизнь или о нападении на него целой шайки разбойников среди белого дня в открытом поле…

Все его слушали, и никто, кроме сына, не решался его опровергать, что же касается молодого Петра Петровича, – их обоих звали одинаково, – то он прямо и безапелляционно останавливал отца словами:

– Полно!.. Довольно!.. – И старик при этом мгновенно умолкал.

Особенно отличился он однажды, придумав фортель, на который даже и его никто из нас не считал способным.

В один прекрасный день осенью, ранним утром, он бросился к широким резным воротам, расположенным перед его домом, и, выбежав без шляпы на улицу, внезапно остановился, как вкопанный.

– Сюда!.. Сюда!.. Ко мне!.. – закричал он вдруг.

На зов его сбежались бывшие на дворе люди, и Петр Петрович с взволнованным видом указал им на поставленную над воротами икону в обыкновенной деревянной киотке.

– Явилась!.. Явилась!.. – задыхающимся голосом говорил он. – Это поразительно!.. Внезапно явилась!..

Все оторопели, и простой народ, всегда склонный поверить в чудо, стоял в оцепенении перед никем никогда не виденной в этом месте иконой… Слух о чуде быстро разнесся по всей окрестности и достиг до слуха молодого Алмазова, женатого на Апрелевой и проживавшего в имении жены, в нескольких верстах от Алмазовки, в которой жил его отец.

Молодой Петр Петрович сразу понял, что это новое вранье отца, и бросился в Алмазовку. Но было уже поздно!.. Уже было послано за причтом для молебна перед «явленной» иконой… Помолиться лишний раз было не грех, но все без исключения поняли, что Алмазов фантазирует и что ничего сверхъестественного в его имении не случилось…

Под сурдинкой быстро стало известно, что икона, привезенная из Москвы самим Петром Петровичем, была водружена им ночью над воротами при содействии плотников, которых он же сам привез из Клина, куда ездил накануне, и которым велел пробыть день в соседней роще и в полночь прийти к дому, где он их будет ожидать. Вся процедура кощунственного водружения иконы была проделана под личным его наблюдением, но ни шутить святой святыней, ни кощунствовать он и не думал!.. Он просто «врал», как привык врать, и пользовался вновь пришедшей ему на мысль фантазией…

За другую свою фантазию он едва не поплатился дорого, так как испугал почти насмерть старого соседа-помещика, отставного генерала Мерчанского, послав ему из Москвы эстафету с уведомлением о внезапной кончине его единственного и горячо любимого сына, служившего чиновником по особым поручениям при московском генерал-губернаторе.