Встречи на московских улицах

«Животное, полное грёз», – лебедь. Эта строка вызвала полное неприятие А. Ахматовой и А. Твардовского, поэтов крупных, но далёких от модернизма. А в целом стихотворение «Лебедь в зоопарке» привело к размолвке между Твардовским и Заболоцким. Случилось это в 1953 году.

Редакция журнала «Новый мир» обратилась к Николаю Алексеевичу с просьбой прислать стихи. Послал в том числе «Лебедя в зоопарке». Стихи главному редактору А. Твардовскому не понравились, но, уважая Заболоцкого, он решил с ним переговорить. В беседе призывал автора разделить его, редактора, точку зрения, здравомысленную, на его взгляд.

– Не молоденький, а всё шутите, – укорял Александр Трифонович Заболоцкого.

Видя, что его слова убеждения воспринимаются вежливо, но холодно, без интереса, Твардовский обратился за поддержкой к одному из сотрудников редакции:

– Он (Заболоцкий) говорит о лебеди, что она – животное, полное грёз.

Сотрудник рассмеялся. Николай Алексеевич встал, сухо попрощался и вышел. Понимание и примирение между поэтами пришло, к сожалению, с большим опозданием – в год смерти Заболоцкого.

Между страданиями своего времени. Была весна 1957 года. Поэт Я. А. Хелемский вышел из своего дома (улица Черняховского, 4) и нос к носу столкнулся с H. A. Заболоцким. Отношения их не были близкими, но знали друг друга по писательскому клубу, по случайным встречам в издательствах. Неизменно здоровались, Яков Айзикович – почтительно, Николай Алексеевич – со сдержанной благожелательностью.

Заболоцкий вышел из писательской поликлиники. Поэтому спросил коллегу:

– Тоже ходили к эскулапам?

– Нет, я здесь живу, – ответил Хелемский и деликатно осведомился: – Надеюсь, вы посещали врача по незначительному поводу?

Николай Алексеевич улыбнулся:

– Повод значительный, но не огорчительный.

Затем пояснил:

– Возможно, состоится одна поездка. Требуется разрешение медиков. Я боялся, что не дадут. Представьте себе, дали!

Уточнять, какая именно поездка предстоит, не стал, боясь сглазить.

Поэты перешли Ленинградский проспект и направились к трамвайной остановке. Была середина дня. Поэтому подошедший вагон оказался полупустым. Вошли и сели друг против друга.

От метро «Аэропорт» трамвай шёл к Беговой улице. Шёл неспешно, делая частые остановки и позванивая.

– Люблю, знаете ли, пользоваться трамваем, – возобновил разговор Заболоцкий. – Что-то в этом способе передвижения есть приятное, старомодное, даже уютное.

Николай Алексеевич был уже сильно болен. Чувствовал, что жить осталось немного, и, конечно, его одолевали воспоминания, тянуло к прошлому и в бытовых мелочах, и в поэзии:

Простые, тихие, седые.
Он с палкой, с зонтиком она
Они на листья золотые
Глядят, гуляя дотемна…
Теперь уж им, наверно, легче,
Теперь всё страшное ушло,
И только души их, как свечи,
Струят последнее тепло.

…Попутчик Заболоцкого был скромен, стеснителен. Поэтому разговор вёл Николай Алексеевич. Выяснилось, что Яков Айзикович едет на Беговую к редактору поэтического сборника, в котором участвует как переводчик. Заговорили об этом нелёгком искусстве.

– Переводить, – полагал Заболоцкий, – надо в меру. Работа над переложениями совершенствует уровень версификации, оттачивает стихотворную технику. Но постоянный пересказ чужих мыслей и метафор может приучить к лености собственный ум, собственную фантазию.

Заявление маститого поэта, на счету которого был перевод не одной тысячи иноязычных строк, смутило его собеседника. Хелемский хотел возразить, сославшись на опыт самого Николая Алексеевича, но почувствовал, что тот уже отключился от разговора, предавшись своим мыслям.

Мелодично позванивая, трамвай остановился в конце (а вернее – в начале, так как нумерация домов идёт к Ленинградскому шоссе) Беговой улицы. Попутчики вышли из вагона. Заболоцкий, очнувшись от своих мыслей, улыбнулся и, прощаясь с Яковом Айзиковичем, доверительно, почти шёпотом, произнёс:

– А переводы, как правило, вредят только тому, кто и без них страдает вялостью разума и воображения.

Фамилия. В августе 1965 года Лёва Клявер (будущий Олейников) приехал в Москву с честолюбивой мыслью: положить столицу СССР к своим ногам. Но узрев метро, МГУ и другие высотные здания, понял:

– Этот город так просто не взять! – подумалось ему; и в голову сразу пришла мысль о Наполеоне, падение могущества которого началось именно с Москвы.

Всенародную славу Лёва из Кишинёва твёрдо решил снискать на артистическом поприще, а потому держал экзамены в Московское эстрадно-цирковое училище, которое находилось на улице 5-го Ямского Поля. Битва за место в нём начиналась на манеже училища. Наблюдая за репетицией старшекурсников, Лёва вдруг услышал:

– Поступаешь?

Он обернулся. Сзади стоял невысокий чернявенький парнишка с большим носом.

– Ну поступаю, – ответил Клявер. – А что?

– На эстрадное?

– Ну на эстрадное.

– Не поступишь! – убеждённо заявил носатый.