Встречи на московских улицах

Время мчалось, как появившийся вскоре локомотив. Революция, Гражданская война, НЭП, но Клюев оставался в однажды принятом имидже. В конце 20-х годов он довольно близко сошёлся с бывшим другом С. Есенина – Р. Ивневым, человеком мягким и незлобивым. Жил тогда Николай Алексеевич в Гранатном переулке, куда нередко захаживал его новый приятель.

Одно посещение Клюева особенно запомнилось Ивневу. Шёл процесс Промпартии, главным фигурантом на котором был инженер Л. К. Рамзин. Газеты, советские и зарубежные, обкричались по поводу этого шоу, закончившегося смертными приговорами 7 декабря 1930 года. А Клюев при разговоре с Ивневым сделал вид, что ничего не знает и ни о каком Рамзине не ведает.

– Ну, Николай Алексеевич, – удивился Ивнев, – все газеты пишут о процессе Рамзина, а вы не знаете.

– Но я же газет не читаю, – елейным голосом ответил Клюев. – Куда нам со свиным рылом да в калашный ряд. Что мы, деревенские, понимаем? Нам бы только сытыми быть.

– Всё равно, – возразил Ивнев. – Даже те, кто не читает газет, не могут не знать о Рамзине. О нём говорит вся Москва.

– Как ты сказал? – перебил Клюев приятеля. – Рамзин?

Он сделал вид, что хочет вспомнить, но никак не может.

– Рамзин… Рамзин… Что-то знакомое. Ах да, вспомнил. У нас в Олонецкой губернии был купец Рамазинов. Торговал он лампадным маслом. Крепкий мужик был, деловой. А этот, ты говоришь, Рамзин. Нет, нет, не знаю Рамзина. А вот Рамазинова хорошо помню.

И тут Клюева позвали к телефону. Гость остался в комнате один. Осмотрелся. Комната была обставлена на манер деревенской избы старого времени. На лавке лежал домотканый коврик, а под ним… стопка газет. Ивнев бегло просмотрел их. Все были явно читаные. Вернувшийся хозяин извинился и продолжил беседу:

– Ты не гневайся на меня, что оставил тебя одного. Звонила мне одна стихолюбка. Надоели они мне. Ни шиша не понимают в стихах, а лезут. Умеют только ахать да охать. Как хорошо, как хорошо, а что хорошо, сами не знают.

– Николай Алексеевич, – не выдержал Ивнев, – так-то вы не читаете газет? – и вытащил из-под коврика пачку.

Клюев округлил глаза и даже перекрестился. Потом лукаво улыбнулся.

– Это же ты принёс с собой. Я же тебе сказал, что я газет не читаю, – помолчал и поправился: – Не сердись, голубчик. Если не ты, значит, кто-нибудь другой подшутил надо мной.

– Но вы же сами сказали, что я первый утренний гость.

– Как же можно было вчера подкинуть сегодняшние газеты?

Клюева не смутил и этот убийственный аргумент.

– Вчера ребята приходили из редакции. Вот кто-нибудь и подшутил надо мной. Ведь молодёжи что надо? Посмеяться и побалагурить.

Игра в простачка и деревенщину со свиным рылом не мешала (а во многом и способствовала) вхождению в очень высокие сферы людей искусства и политики. Клюева принимали многие знаменитости, и он не оставался в долгу. Великой Обуховой, которую называл «чародейной современницей», посвятил следующие задушевные строки:

Баюкало тебя райское древо
Птицей самоцветною – девой,
Ублажала ты песней царя Давида,
Он же гуслями вторил взрыдам.
Таково пресладостно пелось в роще,
Где ручей поцелуями ропщет,
Винограды да яхонты – дули!
И проснулась ты в русском июле:
«Что за край, лесная округа?»
Отвечают: «Кострома да Калуга!»
Протёрла ты глазыньки рукавом кисейным,
Видишь – яблоня в плату златовейном!
Поплакала с сестрицей, пожурилась
Да пошла белицей на клирос.
Таяла, как свеченька, полыхая веждой,
И прослыла в людях Обуховой Надеждой.

Однажды Ивнев стал свидетелем редкого по значительности внимания к Клюеву политиков. Как-то он зашёл к искусствоведу И. А. Анисимову, который жил с сёстрами в центре города, и увидел, что в столовой накрыт огромный стол, уставленный закусками и винами. Он хотел тотчас уйти, но Иван Алексеевич попросил его остаться, сказав, что Клюев будет читать поэму «Погорелыцина».

Ивнев сел около самовара и стал наблюдать за входящими; о незнакомцах осведомлялся у сестёр Анисимова:

– Кто это?

– Норвежский посланник.

– А это?

– Германский поверенный в делах, – шепнула Варвара Алексеевна.

Третий незнакомец оказался послом Франции. Ивнев не выдержал:

– Что это? Дипломатический раут?

Варвара Алексеевна засмеялась.

– Они просто пришли послушать «Погорельщину».

Тогда гость осведомился, знают ли дипломаты русский язык. Оказалось, знают: двое – очень хорошо, один – слабовато.

После чтения поэмы, что Клюев сделал с вдохновением и непревзойдённым мастерством, он вручил каждому из иностранных гостей по экземпляру поэмы «Погорелыцина», отпечатанных на машинке. Русские гости не удосужились попросить её у поэта, о чём многие потом искренне сожалели.