Встречи на московских улицах

– И это было, Гриша, – отозвался Булгаков, – всё было… Но мне кажется иногда, что я стреляю из какого-то загнутого не в ту сторону ружья… Вот, кажется, прицелюсь, всё в порядке, думаю – попаду в яблочко… Бац! И не туда… Пули ложатся где-то рядом… Не туда.

Помолчал, о чём-то думая. Потом рассказал попутчику о своих отношениях с «Совкино», о звонке оттуда:

– Михаил Афанасьевич, почему бы вам не написать для нас сценарий? Этакую, знаете ли, смешную комедию…

– Что вы? – отвечаю я. – И некогда мне сейчас… пьесу я дописываю… Да и вообще как-то не думал о работе в кино.

– А мы поможем, – послышался из трубки ласковый голос, – вы только напишите нам что-нибудь… ну, несколько страничек. Не сценарий, а либретто, что ли. Да даже не либретто, а заявочку просто – про что идёт речь, какие персонажи, место действия… А уж мы разовьём. Додумаем, так сказать.

– Да я не знаю, – отвечаю я.

– А вы подумайте, – продолжает любезный голос, – мы вам позвоним через денёк-два.

И тут произошло чудо: буквально через пару часов после этого разговора Булгакова осенила идея сценария, и он набросал его план. А в обещанный срок ему снова позвонили:

– Ну как, Михаил Афанасьевич? Как заявочка?

– Придумал.

– Так быстро?

– Да.

– Ну, так мы пришлём курьера. Сегодня-то не сможем, а вот дня через два-три обязательно. А вы напечатайте её на машинке в трёх экземплярах.

– Да чего же печатать? – говорю я, – вы вот послушайте, я вам сейчас расскажу. А вы мне ответите – нужно ли на машинку или нет.

– Слушаю, – говорит любезный голос.

– Значит, дело обстоит так. Сгорел в одном провинциальном городке зоопарк. А зверей, которые остались целы, решили расселить по квартирам тех людей, у которых есть свободная площадь. Вот и вселили одному ответственному работнику удава. А там, оказывается, в доме такая атмосфера, что удав не выдержал, на третий день уполз. Вот и всё.

В трубке наступила тягостная тишина. Затем послышался растерянный голос:

– М-да… интересно… очень интересно… Вы вот что… вы на машинку пока погодите, а мы дня через два-три позвоним и тогда обо всём договоримся. Ну вот и всё, Гриша.

– Как всё? – изумился артист.

– Всё, это уже с полгода как было. Так никто и не звонил. Вот. А вы говорите – кино…

На этом разговор оборвался, так как был неприятен писателю, не обделённому самолюбием и талантом.

М. А. Булгаков

Однажды. В годы Гражданской войны беспризорные наводнили столицу. По ночам они скрывались в подвалах домов, на чердаках, в сараях, в помещениях неработавших мастерских и фабрик, в трамвайных парках и паровозных депо. Словом, везде, где могли найти место, защищённое от непогоды. Днём эти пасынки общества высыпали на улицы, наглядно являя горожанам всю неприглядность социального устройства общества.

Встречи с малолетними изгоями радости, конечно, не приносили, особенно людям чувствительным, с легко ранимой психикой и тонкой натурой. Одну из них (встреч) наблюдал писатель Ю. Райзман:

– Однажды, проходя по Страстному бульвару, я увидел, как Есенин слушал песенку беспризорного, которому можно было дать на вид и пятнадцать лет, и девять – так было измазано сажей его лицо. В ватнике с чужого плеча, внизу словно обгрызанном собаками, разодранном на спине, с торчащими белыми клочьями ваты, а кое-где просвечивающем голым посиневшим телом, – беспризорный, аккомпанируя себе деревянными ложками, пел простуженным голосом:

Позабыт, позаброшен,
С молодых юных лет
Я остался сиротою,
Счастья в жизни мне нет!

Поэт не сводил с мальчика глаз. Некоторые из прохожих узнавали Есенина, останавливались и наблюдали за ним. Лицо Сергея Александровича было сурово, брови нахмурены, фигура напряжена. А беспризорник пел:

Эх, умру я, умру я,
Похоронят меня,
И никто не узнает,
Где могилка моя.

Мальчик между тем откинул полу ватника, обнажив левую всю в ссадинах ногу, и стал на коленке выбивать ложками глухую дробь. Зрители замерли. Есенин полез в карман за носовым платком, достав его, приложил к глазам, вытер лоб. При этом он уронил перчатку, но не заметил этого. Кто-то из толпы поднял её и подал поэту. А мальчик пел:

И никто на могилку
На мою не придёт.
Только ранней весною
Соловей пропоёт.

Спрятав ложки в прореху ватника, беспризорный с протянутой рукой стал обходить слушателей. Подавали крохи: горстку пшена, щепотку соли, обмылок… Всё это исчезало в поле ватника. Есенин сунул в руку мальчика пачку керенок. Тот поглядел на обесцененные ассигнации и сказал:

– Спасибо, дяденька! Ещё спеть?

– Не надо, – ответил Сергей Александрович, смахивая набежавшую слезу. Что ему была незатейливая песня неизвестного автора – он сопереживал горе и невзгоды её исполнителя. А песня? Да почти каждое стихотворение поэта было песней – лиричной по форме и душераздирающей (как и его время) по сути: