Встречи на московских улицах

…До 1930 года Е. Ю. Хин, большая почитательница творчества Маяковского, ещё несколько раз встречалась с ним. Каждая из этих встреч была событием в её жизни. Человек наблюдательный и творческий, Евгения Юрьевна оставила потомкам яркий психологический портрет Владимира Владимировича:

«Мы все знали великолепного поэта, блестящего оратора, остроумнейшего человека, но, „взрываясь над суетнёю мышиной“, появлялось и другое лицо Маяковского. Он бывал и подавленным, и угрюмым. И это нисколько не умаляет его образа вожака в революции.

Я помню его судорожное вышагивание по московским улицам.

Я не могу забыть его тоскливых глаз, его горечи…

Были периоды, когда ему трудны были люди, всё раздражало. Утомляли поездки, друзья, собственные стихи. Ему не хотелось ни с кем разговаривать и вместе с тем мучительно было одиночество.

Были минуты, когда он мне казался беспризорным…

И над всем этим – скрытность, неумение жаловаться, поза превосходного благополучия, трогательное прикрытие настроений грусти, тоски, огромного одиночества…

Только люди, хорошо его знавшие, понимали, как этот „грубый“, „плакатный“ Маяковский умел быть тёплым, ласковым, легко ранимым. Я часто думала, что этот великолепный внешне, эстрадный человек зачастую был забралом, за которым скрывалась очень ранимая, отзывчивая и нежная душа».

Можешь ты это понять? В начале 1920-х годов в Кривоколенном переулке находилась редакция первого советского толстого журнала «Красная новь». Туда захаживали многие писатели, бывал и В. П. Катаев. Этот длинный и изломанный переулок переходит в другой – Архангельский. В нём и произошла первая встреча Валентина Петровича с тем, кого он про себя называл Королевичем.

– Я ещё с ним ни разу не встречался. Со всеми знаменитыми я уже познакомился, со многими подружился, с некоторыми сошёлся на «ты». А с Королевичем – нет. Он был в своей легендарной заграничной поездке с прославленной на весь мир американской балериной – босоножкой. Изредка доносились слухи о скандалах, которые время от времени учинял русский поэт в Париже, Берлине, Нью-Йорке, о публичных драках с эксцентричной американкой, что создавало на Западе громадную рекламу бесшабашному крестьянскому сыну, рубахе-парню, красавцу и драчуну с загадочной славянской душой. Всё во мне вздрогнуло: это он!

Да, как понял читатель, это был С. А. Есенин. И начинающий писатель, конечно, не упустил случая представиться очередной знаменитости.

– Мы назвали себя и пожали друг другу руки. Я не ошибся. Это был он. Но как на первый взгляд был не похож на того молодого крестьянского поэта, самородка, образ которого давно уже сложился в моём воображении.

Перед Катаевым предстал молодой мужчина, одетый по последней парижской моде, в новой фетровой шляпе, несколько скрывавшей лицо.

– Из-под этой парижской шляпы, – вспоминал Валентин Петрович, – на меня смотрело лицо русского херувима с пасхально-румяными щёчками и по-девичьи нежными голубыми глазами.

Пожимая руку Сергея Александровича, Катаев сказал, что полюбил его поэзию с 1916 года, когда впервые прочитал его стихотворение о лисице:

На раздробленной ноге приковыляла,
У норы свернулася в кольцо.
Тонкой прошвой кровь отмежевала
На снегу дремучее лицо.

Ей всё бластился в колючем дыме выстрел,

Колыхалася в глазах лесная топь.
Из кустов косматый ветер взбыстрил
И рассыпал звонистую дробь…

– Вам понравилось? – оживился Есенин. – Теперь мало кто помнит мою «Лисицу». Всё больше восхищаются другим, – и с затаённой грустью, с заметным осуждением себя сегодняшнего прочитал: «Плюйся, ветер…».

Невесело усмехнулся и добавил:

– Ну и, конечно, «с бандитами жарю спирт…».