Встречи на московских улицах

Отнюдь не мелким эпизодом стало следующее «открытие» Елены: «Брики зависели от Маяковского, причём этого никто не скрывал. Брик был одним из эрудированных дилетантов, рассыпающих идеи, но реально не создающих какой-то стройной системы этих идей. Они менялись, появлялись и пропадали в зависимости от очередного увлечения. Он имел полную возможность не заботиться ни о каких „житейских мелочах“, он был вполне обеспечен – о нём заботился Маяковский.

Лиля Юрьевна временами рвалась к труду. Но опять-таки это были только кратковременные броски. Вдруг оказывалось, что она „не одета“, и она ехала за границу „приодеться“. Такое приходилось слышать от неё самой».

Лиля Брик строго отслеживала все отклонения Маяковского от сложившейся ситуации. Заметив явное расположение поэта к Елене Семёновой, она пригласила её в зоопарк. Сначала развлекала художницу сравнением знакомых с различными животными, а потом заговорила о Маяковском:

– Володя – это очень пресно, в него невозможно влюбиться, он как кучер – правит стихами.

Весьма многозначное признание! Но Елена уловила в нём только одно – предостережение ей:

– Из этого разговора в зоосаду стало ясно, что Лиля Юрьевна заинтересовалась некоторым вниманием ко мне Маяковского и решила «дать мне установку», чтобы, не дай бог, я не приняла его всерьёз. Поездка в зоосад позволила разглядеть в «женщине другой породы» новые отталкивающие черты – собственницы, которая может одолжить принадлежащее ей, но не отдать.

По молодости и неопытности Елена не поняла суть определения «Володя – это очень пресно». Это сделал спустя много лет поэт A. A. Вознесенский: «Однажды Брик призналась:

– Я любила заниматься любовью с Осей (тут Лиля Юрьевна, как это бывает с дамами, смакуя, употребила запредельный глагол). Мы тогда запирали Володю в кухне. Он рвался, хотел к нам, царапался в дверь и плакал».

Это и был подлинный, а не афишный «новый быт» великого поэта, который продолжался полтора десятилетия. А историки литературы ещё строят всякие домыслы о причине самоубийства Маяковского. Да менее сильный человек от такого изощрённого садизма тут же застрелился бы на этой злосчастной кухне. Вот она «l'amur trua» – любовь трёх!

Кеша. Биография народного артиста СССР Л. К. Дурова прямо-таки перенасыщена случаями и встречами. Как-то он шёл к другим актёрам по М. Никитской (тогда улица Качалова) из Дома звукозаписи. Зима, снегопад, а им надо перейти Садовую-Кудринскую улицу. Стоят и ждут зелёного сигнала светофора. И вдруг из снежной завесы появляется И. М. Смоктуновский. Дуров считал его гением, тем не менее Иннокентий Михайлович не возносился и называл младшего друга учителем.

– Почему? – задавался вопросом Лев Константинович и так отвечал на него: – Я работал с Эфросом, а Смоктуновский был очень внимателен к Эфросу. Когда мы снимали «Високосный год», он подходил ко мне и говорил: «Посмотри. Сейчас я буду репетировать – ты посмотри, что и как».

И вот случайность. Они стоят на переходе через транспортное кольцо, и их осыпает холодный колючий снег.

– Как хорошо, что я тебя встретил, – обрадовался Иннокентий Михайлович. – Знаешь, я буду сейчас сниматься у Козинцева в «Гамлете». Козинцев ничего не понимает про Шекспира. Это будет ужасно. Я буду ужасно играть. Давай я тебе сейчас сыграю Гамлета.

Дальше произошло нечто невероятное:

– И он стал под снегопадом, посреди Садового кольца играть Гамлета. Он сыграл чуть ли не всю пьесу. Мы стояли как заворожённые, смотрели на него. Нас объезжали машины. Это было потрясающе. Потом он спросил:

– Ну как?

– Кеша, гениально!

– Ничего этого ты не увидишь. Я буду ужасен, – с грустью заметил Смоктуновский.

А всё-таки напечатайте! В. А. Гиляровский встретил Л. Н. Толстого на его обычной прогулке у Смоленского рынка. Лев Николаевич поинтересовался, куда спешит известный репортёр. Оказалось, в редакцию «Русской мысли», находившейся в Шереметьевском переулке.

– Вот хорошо, напомнили, мне тоже надо туда зайти.

Встреча оказалась кстати, но Лев Николаевич не сразу сказал об этом. Разговор начал с расспросов о трущобном и бродяжном мире, о котором много писал Гиляровский. Интересовался Хитровкой, беглыми из Сибири, бродягами.

В редакции не задержались, хотя там просили Толстого раздеться и посидеть. День был морозный, у Льва Николаевича заиндевела борода. Поправляя башлык, он продолжил беседу:

– У меня к вам просьба. Вы этот мир хорошо знаете, и я даже думал о вас и очень рад, что мы встретились. Дело в следующем. Я получил на этих днях очень интересную рукопись из Сибири: арестант один рассказывает о своей жизни. Очень занимательно и литературно написано. Просит напечатать и, конечно, желает что-нибудь получить. Я прочёл рукопись внимательно, но мне некогда заняться ею как следует. Посмотрите её и отдайте куда-нибудь в газету. Если заплатят ему рублей десять-пятнадцать, и то хорошо.