Вторая Государственная дума. Политическая конфронтация с властью. 20 февраля – 2 июня 1907 г.

Перед этим шла речь об отказе 1-й Думы от «осуждения террора». Характерно, что подобное фракционное заявление было сделано именно Бобринским. В нем не было ничего похожего на склонность к скандалам. Либеральным деятелем и конституционалистом он был очень давно и им остался. В 3-й Думе он был автором знаменитого предложения о «конституционном рубле», как защиты прав Думы против Высочайше утвержденных положений Совета министров. «Освободительное Движение» его, как и многих других, оттолкнуло направо связью своей с «Революцией»; еще больший сдвиг вправо сделала с ним 1-я Дума. Но как он ни правел, ни от конституции, ни от правового порядка он не отрекался. Во 2-й Думе он много раз это доказывал. Человек с большим темпераментом, но сумбурными мыслями (пушка без прицела – говорил про него Хомяков), он был сама искренность и не умел притворяться. Таким был он позже в своем увлечении славянской политикой, неославизмом, в парламентской делегации в Англии, а во время войны в обличении Протопопова. Разгадать его было легко: в нем не было ни тени «лукавства». Он искренно думал, что выступлениями, направленными против «революционных» словесных эксцессов, меньшинство не подрывает, а оберегает достоинство Думы и защищает в ней конституционную атмосферу. Если призывы к «революции», оскорбления армии и тому подобные выходки вовремя останавливал председатель, правые тотчас ему аплодировали, и дело кончалось. Когда же он опаздывал или молчал, справа кто-либо взрывался и начинался скандал; а когда за это вмешательство Головин ополчался на правых, как было в знаменитом инциденте Зурабова, скандал разрастался в «событие».

Там, где в собрании есть сплоченное большинство, которое не уважает прав «меньшинства», для этого меньшинства очень часто нет другого исхода, как «беспорядок», нарушение благопристойности заседания. Так бывало с ирландцами в Англии, с национальными меньшинствами в Австрии, у нас с соц. – демократами в 4-й Государственной думе (инцидент Чхеидзе). Но самая форма беспорядка зависит от темпераментов тех, кто в нем участвует, от их воспитания, от культурного уровня той среды, где он происходит, от отклика, который он находит в стране. К сожалению, надо признать, что скандалы у нас привлекали так много внимания более всего потому, что угождали вкусам толпы; газеты занимались ими с особым усердием. Описания их всегда находили читателей. Пуришкевич из-за них стал всероссийской известностью; прибавлю, что широкие массы относились к нему не только с любопытством, но и с симпатией. «Культурное» общество его не принимало всерьез. Моя фракция мне вменяла в вину, что я с ним «разговаривал». Я чувствовал, однако, что в нем что-то есть, чего мы не видим. Война обнаружила его основную черту; ею была не ненависть к конституции или Думе, а пламенный патриотизм. Он не пошел бы вместе с Гитлером против России. С началом войны в 1914 году он прекратил всякую партийную деятельность, попросил «познакомить» его с Милюковым; ушел с головой в практическую работу на фронте; когда он решил, что Распутин мешает победе, он стал ненавидеть его так же страстно, как в 1907 году ненавидел революционные партии. 19 ноября 1916 года он выступил в Думе с знаменитым его обличением, а потом активно участвовал в его убийстве. Он был лучше своей репутации; был неуравновешенным фанатиком, но не угодником, не карьеристом. Но он не умел собой владеть, был едва ли нормален. Он был заряженной бомбой, всегда готовой взорваться, а тогда остановить его уже было нельзя.

Скандалистом считали и Шульгина. В течение 2-й Думы я делил предубеждение против него и оставался с ним незнакомым. Мы подружились позднее. Шульгин был полной противоположностью Пуришкевичу: серьезный, отлично собой владевший, превосходный писатель и оратор, несмотря на свой слабый голос. Он ничего не боялся; говорил всегда все, что думал. Он бросил в лицо революционным партиям Думы, что «Революцию презирает за трусость»; спросил у думских «революционеров», которые возмущались насилиями власти: «А нет ли у вас бомбы в кармане?» – за что и был, по инициативе самих депутатов, устранен из думского заседания; сам признался в «Днях», что 2-ю Думу он «ненавидел». Его «выходки» против нее не были несдержанностью, как у Пуришкевича; были делаемы язвительно, но хладнокровно. 26 марта, чтобы высмеять социалистов, он внес в Думу «шутовской» законопроект о «национализации всех капиталов и об отдаче их в распоряжение Комитета, избранного по четыреххвостке». 7 мая, при обсуждении запроса об обыске у Озоля, не стесняясь, поставил в вину кабинету министров: «Для какой надобности, для чего, за какие грехи заставляют нас, русских граждан, лояльных Царю, сидеть вместе с этой (жест влево) компанией?»