Вторая Государственная дума. Политическая конфронтация с властью. 20 февраля – 2 июня 1907 г.

Головин уклонился от разговора не только со Столыпиным. Он так поступил и с Государем. Раз в России конституционный Монарх не только царствовал, но и «управлял» и последнее слово принадлежало ему, возможность личного общения с ним могла быть полезна. Было бы важно, чтоб Государь мог о Думе судить не по наговорам ее принципиальных врагов, но и по объяснениям ее председателя. Если Муромцев в своем величии «второго лица в государстве» мог этой возможностью пренебрегать, у Головина этого самомнения не было. Он потом сам два раза просил о приеме. Но на эти разы Государь уже был восстановлен против Думы и против ее председателя, этого он не скрывал, и трудно судить по рассказу Головина, в какой мере ему удалось тогда предубеждение это рассеять. О характере их отношений мы можем лучше судить по той первой их встрече, когда предубеждения против него еще не было и когда только проверялась надежда на возможность с этой Думой работать. Случай был исключительный. Но от беседы на эту тему Головин опять «уклонился».

Принимая его на другой же день после открытия Думы, Государь, несмотря на происшедшую накануне демонстрацию, в которой принял участие и Головин, его встретил «приветливой улыбкой», «протянул ему руку», «поздравил с избранием» и тут же завел разговор о «распределении членов Думы по фракциям» и о «возможности образования работоспособного центра». Он указал на «целый ворох законов», которые правительство в Думу внесло, над которыми «Думе придется много и много работать»; с упрямым и холодным видом заговорил, что Дума должна «дружно работать с правительством, что того настоятельно требуют интересы государства»; добавил к тому же, что «все в Манифесте дарованное народу не подлежит отмене, все обещанное должно быть осуществлено»[39].

Этими словами Государь вызывал его на политический разговор, давал ему возможность высказать все, что тогда было полезно сказать, чтобы дать понятие о лояльном настроении, но и законных желаниях Думы. Этой возможности Головин не использовал. По главному вопросу о возможности создания работоспособного центра, от чего зависела вся будущность Думы, он опять указал, как на достаточное доказательство этого, на избрание председателя Думы. По поводу «дружной работы с правительством» заметил уклончиво, что с законопроектами еще не ознакомился, но опасается, что взгляды правительства и Думы будут различны (!). После этого они стали говорить о другом, не касавшемся Думы. И на другой день Государь писал своей матери: «Головин – председатель, представился мне на другой день открытия. Общее впечатление мое, что он «nullite complete»[40].

Это может быть слишком поспешно и строго, но нельзя не сказать, что ответ Головина был, по собственному его выражению, уж слишком «уклончив». Он «ничего не сказал». То, что после нескольких бессодержательных фраз они перешли на «предметы, не касавшиеся Думы», было характерно. Не стоило разговаривать, если разговаривать так. Для разговора было достаточно материала, чтобы не говорить о «другом». Государь вообще умел слушать и не требовал угодливых слов. Они уже ему надоели. Несмотря на все его недостатки как Государя, это было его хорошей стороной. Впечатление, которое когда-то на него своей петергофской речью произвел С.Н. Трубецкой и которого он никогда не забыл, – наглядное тому доказательство. Головину надо было продолжить эту традицию, а не предпочитать молчаливое уклонение. Что у него на это не хватило таланта – весьма вероятно. Трубецкой был человек исключительный. Головин заурядный. Но он и не пробовал. Его первый визит к Государю поэтому вышел простою формальностью. Разгадка этого в настроении того думского большинства, которое окрестило себя «оппозицией». Это признал сам Головин, объясняя, что «поездки его к Государю вызвали недовольство со стороны левой части Думы», что «левые сочли бы это за заискиванье перед властью, унижавшее председателя Думы». Он в этом был прав. Но Головин был председателем всей Думы, а не одних только левых. Кадетская же тактика старалась соединять несоединимое, сочетать противоположные «пафосы», и Головин по их обычаю остался сидеть между двух стульев.

* * *

Выборы остальных членов Президиума и Секретариата, состоявшиеся в заседаниях 23 и 24 февраля, продолжали происходить при том же исключительно левом большинстве. Но искусственность его сразу начала обнаруживаться.

Партии, входящие в его состав, не оспаривали кадетской гегемонии в Президиуме; кадеты получили главные посты, т. е. председателя и секретаря. Вообще признавалось желательным, чтобы секретарь был той же партии, что председатель; а личность секретаря Челнокова, долголетнего члена Губернской управы, гласного городской думы в Москве, человека исключительно «делового», делала этот выбор очень удачным. При баллотировке шарами он получил больше голосов (379), чем Головин (356).