Вторая мировая: иной взгляд. Историческая публицистика журнала «Посев»

Самозабвенный патриотический порыв комсомольской молодёжи столиц и крупных городов перемежался с настроениями, зафиксированными в воспоминаниях женщины – инженера из Ростова. Речь Молотова застала её на городском рынке: «Первая мысль, которая пришла мне в голову, была: вот оно, начало конца советской власти! Я как-то не подумала, что война – это бедствие, что в войну будут втянуты мой муж и братья; всё загородила одна мысль: война выбьет большевиков из седла власти. Вероятно, так чувствовала не только я одна; на всех лицах было видно как бы радостное возбуждение, но расходились без громких замечаний».

Но не то и не другое превалировало в общественном настроении после знаменитого радиовыступления Молотова. Доминировала растерянность от услышанного. После Польши, Финляндии, Румынии, Латвии, Эстонии, Литвы казалось странным и неправильным, что СССР оказался в положении страны, подвергшейся нападению, в то время как вся пропаганда неустанно подчеркивала: «Красная Армия была, есть и будет самой наступающей из всех наступающих армий». Безжалостно истребив национальную элиту и хозяйственное крестьянство, оболгав на инквизиционных судилищах ленинскую партийную гвардию, вершителей революции и гражданской войны, обескровив для профилактики преданные кадры ВКП(б) и НКВД, сделав обязательным участие всех и каждого в преступлениях, сталинская номенклатура добилась необратимого превращения народа в безвольное, духовно опустошённое, разобщённое население. Истина, жизненные ценности, норма поведения, понятия добра и зла на текущий момент принимались им в соответствии с последними постановлениями ЦК

Справедливо рассуждал ленинградский профессор: «Советский человек легко и свободно говорит на политические темы… У него в высшей степени развит талант забвения вчерашнего дня и смены своих фиктивных убеждений по команде. Никогда не коснётся он по ошибке ни одного из многочисленных советских табу. Всегда сумеет поддержать разговор на любую тему: возмутиться вредительством, одобрительно отозваться о качествах партийного руководителя, сочувственно отнестись к поощрению индивидуального огородничества, сурово осудить разбазаривание колхозного имущества, загореться гневом, слушая о фашистских зверствах… Свои настоящие чувства он прячет так глубоко, что подчас даже и сам их не знает. Свою роль рядового советского труженика он играет так виртуозно, что и сам не всегда различает, что в нём привычная, годами исполняемая роль, а что он сам, его подлинная душа, его подлинное лицо… От советского человека требуется не только работа, но и сознательность, ясно очерченное партией политическое лицо. За отсутствие правильного лица грозит Лубянка».

Очерченные партией и правительством в августе 1939 года контуры новой роли были ясны и понятны среднестатистическому советскому человеку. С «воодушевлением» он воспринял пакт Молотова – Риббентропа, названный в «Правде» 24 августа 1939-го «инструментом мира», соучастие собственной страны в агрессии против Польши, нападение на Финляндию, аннексию части Румынии и оккупацию государств Балтии… Интуитивно почувствовав неуверенность власти 22 июня 1941 года и быстро осознав, что «вероломное» нападение Германии на СССР почему-то не предусматривалось планами великого Сталина, советский человек растерялся, оставшись без привычной роли. Впервые обнаружилось существование каких-то внешних обстоятельств, оказавшихся более сильными, чем воля вождя или директивы ЦК ВКП(б), в данном случае – воля вождя другой партии, воплотившаяся в неожиданном грохоте дивизий Вермахта. Подобное открытие могло зародить сомнение во всесильности и проницательности партии Сталина, поэтому сталинская номенклатура стала лихорадочно набрасывать очертания новой роли для растерявшегося населения – защитников отечества. Добросовестное выполнение предложенной роли позволяло выглядеть лояльным, обеспечивало уважение в собственных глазах, делало простыми жизнь и поступки, даже отчасти гарантировало безопасность от карательных органов.

Эта роль, которую власть принудительно предложила играть населению, проживавшему на территории некогда уникальной страны, была наиболее горькой из всех сыгранных советским человеком. Самый длинный день растянулся ещё на 1 417 похожих и непохожих на него дней. В каждый из них исполнение ролей всё более совершенствовалось, порой превосходя жизнь по трагизму переживаемого. Когда бездарный и кровавый спектакль всё-таки завершился, выжившие участники труппы даже заслужили нескольких милостивых хлопков главного режиссера, усидевшего в собственном кресле лишь благодаря их самоотверженной игре. Правда, последнее актеёры даже боялись предположить. Поэтому многие до сих пор наивно верят в величие и счастливый конец ослепительной трагедии, начавшейся в день летнего солнцестояния 1941 года.

Источники: