Вторая мировая: иной взгляд. Историческая публицистика журнала «Посев»

Заключение пакта вызвало далеко идущие трагические последствия, прежде всего нападение с двух сторон на Польшу. (Ошеломляющее впечатление на современных поляков произвёл протест МИД РФ 14 сентября 1999 года против «попыток определённых кругов Польши поставить знак равенства между фашистской агрессией против этого государства и действиями Красной Армии 17 сентября 1939 г.» Утверждения о том, – говорилось далее в документе, – что «в сентябре 1939 г. произошла агрессия СССР против Польши, не находят подтверждения в международных документах»¹.)

Какое же впечатление произвело на «советских людей» заключение договора с нацистской Германией и последовавший за этим раздел Польши? И каковы были конкретные действия Агитпропа и подчинённых ему органов советской цензуры в новых условиях?

Наиболее полный ответ на первый вопрос дан в книге Вольфганга Леонгарда «Шок от пакта между Гитлером и Сталиным», основанной частично на личных впечатлениях – автор жил тогда в СССР. В его книге также содержится очень обстоятельный обзор восприятия пакта в различных кругах Германии, Франции и других европейских стран².

Значительное внимание этой проблеме уделил В.А. Невежин³. На основе фронтального изучения архивных документов, относящихся к деятельности Оргбюро ЦК ВКП(б) и Управления пропаганды и агитации, автор подробно исследовал действия советской идеологической машины на рубеже 1930-1940-х. Он также привлёк дневники В.И. Вернадского, М.М. Пришвина, Вс. Вишневского и других писателей и учёных, зафиксировавших разноречивые оценки событий 1939 года. В монографии приведены и некоторые, большей частью анонимные, письма трудящихся в редакции газет. В этих посланиях звучат мотивы страха за будущее, вскоре оказавшиеся оправданными. Один из вопросов, заданных в письме, звучит особенно впечатляюще: «Почему наши газеты теперь не ругают Геббельса, или он стал большевиком?» (С. 57).

Непосредственное отношение к нашей теме имеют акции советской цензуры, призванной «перековать» сознание советских людей в свете последних партийных установок⁴.

После 23 августа по приказу свыше советская пропаганда совершила поворот на 180° – совсем по Оруэллу, если вспомнить его знаменитый роман «1984». «Министерство правды», в котором служит главный герой, при малейшем изменении политической ситуации мгновенно уничтожает память о прошлом, любые его следы, оставленные в письменных и печатных документах: «…Проследить историю тех лет, определить, кто с кем сражался, было совершенно невозможно: ни единого письменного документа, ни единого устного слова об иной расстановке сил, чем нынешняя. Нынче, к примеру, в 1984 году (если год – 1984-й), Океания воевала с Евразией и состояла в союзе с Остазией. Ни публично, ни с глазу на глаз никто не упоминал о том, что в прошлом отношения трёх держав могли быть другими…»

Большевицкий Агитпроп вполне мог бы взять на вооружение чеканные формулы лозунгов, провозглашённых Старшим братом в этом романе: «Незнание – это сила» и «Кто управляет прошлым, тот управляет будущим; кто управляет настоящим, управляет прошлым».

«Если партия, – размышляет главный герой романа, – может запустить руку в прошлое и сказать о том или ином событии, что его не было, – это пострашнее, чем пытка или смерть».

Советский Главлит также бросился исправлять прошлое, подвергнув уничтожению массу антифашистских книг.

Уже в конце августа резко изменилась тональность советской пропаганды. В прессе появились статьи, с большим одобрением отзывавшиеся о политике нацистов. Можно предположить, какие чувства испытали, например, советские евреи, прочитав в газете «Безбожник» от 5 мая 1940 года статью корреспондента, который незадолго до этого посетил Германию. В ней доказывалось, что наступление нацистов на еврейскую религию было главным достижением III Рейха, и поэтому долг советских атеистов – помогать «новым политическим союзникам в их борьбе против религии».

В годы «оттепели» некоторым писателям, современникам и свидетелям событий того времени, позволено было коснуться, хотя и в ограниченных пределах, этой «скользкой» темы.

О «странных, непонятных для нашего поколения 22 месяцах между заключением с Гитлером договора о ненападении и началом войны» писал тогда заслуженный летчик-испытатель, герой Советского Союза и литератор

Марк Галлай в повести «Первый бой мы выиграли»: «Многое представлялось нам необъяснимым, диким, противоестественным… Фашистов перестали называть фашистами – ни в печати, ни в мало-мальски официальных докладах и речах найти это слово стало невозможным. То, в чем мы с комсомольского, даже пионерского возраста привыкли видеть враждебное, злое, опасное, – вдруг оказалось как бы нейтральным… Да, нелегко было понять, что к чему!»⁵

Эти же мотивы звучат в повести Григория Бакланова «Июль 1941 года», особенно в сцене, описывающей происходящее в предвоенном московском ресторане, когда два вылощенных немецких офицера демонстративно покидают ресторан с возгласом: «Постой, Курт! Здесь сидит еврей. Пойдём отсюда».