Вторая модель

Нащупывая путь в полутьме, мы двинулись той же тропинкой назад, к дому доктора. Я шел впереди, убирая с дороги ветви, а Лабиринт, мрачный, ушедший в себя, то и дело потирающий ужаленную руку, шагал за мной следом.

Войдя во двор, мы поднялись на заднее крыльцо. Лабиринт отпер дверь черного хода, и мы с ним прошли прямо в кухню. Щелкнув выключателем, доктор бросился к раковине, отвернул кран и подставил пострадавшую кисть под струю воды.

Тем временем я отыскал в буфете пустую банку из-под компота и бережно вытряхнул в нее жука-баха. Золотистый шарик покатился туда-сюда, пробуя стенки на прочность, но я немедля накрыл банку крышкой и сел к столу. Никто из нас не проронил ни слова. Доктор, стоя у раковины, остужал ужаленную руку под струей холодной воды, а я сидел за столом, с опаской наблюдая за золотистым шариком в банке из-под компота, упрямо ищущим путь к бегству.

– И что же? – наконец спросил я.

– Сомнений нет, – отозвался док Лабиринт, подойдя к столу и усевшись напротив. – Видоизменения налицо. Ядовитых иголок у него изначально не имелось, это уж точно. Как хорошо, что я сыграл роль Ноя с осмотрительностью…

– В каком смысле?

– Сделал их всех стерильными. Не способными к размножению. Так что второму поколению не бывать. Вымрет первое, на том всему и конец.

– Должен заметить, я весьма рад вашей предусмотрительности.

– А вот интересно, – пробормотал Лабиринт. – Вот интересно, как он теперь, в таком виде, будет звучать?

– Кто?

– Вот этот шарик, жук-бах. Согласитесь, вот оно, окончательное испытание! Я вновь пропущу его через машину, и мы посмотрим, что из этого выйдет. Вам разве не любопытно?

– Как пожелаете, док, – ответил я. – Решать вам. Только не слишком-то обольщайтесь надеждами.

Док Лабиринт осторожно взял со стола банку из-под компота, и мы, одолев крутой пролет лестницы, спустились в подвал. В углу, среди раковин для стирки, возвышался громадный столб из тускло поблескивающего металла. При виде него меня охватили странные чувства. Это и была Машина-Хранительница.

– Значит, это она и есть, – сказал я.

– Да, это она и есть.

Включив Машину, Лабиринт принялся возиться с настройками. Наконец он взял банку, поднял ее над загрузочным отсеком, осторожно снял крышку, и жук-бах, неохотно выкатившись из банки, канул в недра Машины, а Лабиринт захлопнул за ним отсек.

– Ну что ж, приступим, – решительно щелкнув тумблером, сказал он.

Машина взялась за работу. Лабиринт скрестил руки на груди, и мы умолкли в ожидании результата. За подвальным оконцем темнело: наступавшая ночь затмевала свет дня, теснила его прочь из жизни. Наконец индикатор на панели Машины вспыхнул красным огнем. Док перекинул рычажок тумблера на «ВЫКЛ.», и мы вновь погрузились в молчание: стать тем, кто откроет крышку, не хотелось ни мне, ни ему.

– Ну и? – в конце концов сказал я. – Кто из нас возьмет на себя смелость взглянуть?

Лабиринт, встрепенувшись, сдвинул в сторону крышку, запустил руку в Машину, вынул из нее тонкую стопку бумажных листков с нотной записью и подал мне.

– Вот и ответ, – объявил он. – Остается подняться наверх и сыграть это.

Выбравшись из подвала, мы отправились в комнату для музицирования. Здесь Лабиринт уселся за рояль, а я вернул ему ноты. С непроницаемым, не выражающим никаких чувств лицом развернув, полистав партитуру, доктор чуть призадумался и заиграл, а я весь обратился в слух.

Мелодия оказалась чудовищной. Ничего ужаснее я до тех пор не слыхал. Глубоко извращенная, дьявольская, эта музыка была лишена всякого смысла и содержания – разве что навевала некую смутную, потустороннюю жуть, какой в нашем мире просто не место. Только с великим трудом удалось мне поверить, что эта музыка когда-то действительно являла собой фугу Баха, часть одного из самых упорядоченных, почтенных его произведений.

– Что ж, вот дело и решено, – подытожил док Лабиринт.

Поднявшись из-за рояля, он снял с пюпитра страницы нот и разорвал их в клочки.

Провожаемый доктором до машины на подъездной дорожке, я сказал:

– Наверное, стремление к выживанию есть сила, намного превосходящая любой человеческий этос. В сравнении с ней все наши моральные ценности, все обычаи выглядят жидковато.

Док Лабиринт согласно кивнул.

– Весьма вероятно, наши моральные ценности и обычаи не спасти никакими стараниями.

– Это выяснится только со временем, – ободрил его я. – Пусть ваш метод потерпел крах, возможно, однажды кто-то отыщет другой, более действенный, который нам не под силу ни спрогнозировать, ни даже представить себе.

Пожелав доктору приятных снов, я сел в машину. С приходом ночи все вокруг укрыла непроглядная тьма. Я включил фары и покатил навстречу полному мраку, к шоссе. Других машин нигде было не видать. Я остался один и, надо заметить, изрядно замерз.

У поворота я остановился и сбавил скорость, чтобы переключить передачу. Вдруг в темноте у обочины, возле подножия громадной смоковницы, что-то зашевелилось. Сощурившись, чтоб лучше видеть, я выглянул в боковое окно.