Вторая попытка

Итак, наши персонажи уселись в купе напротив друг дружки[356] и принялись искать – кто нехотя, а кто рьяно – общую тему для завязывания нелицеприятного разговора (нельзя же с места в карьер начинать с финальных откровений типа «сам дурак»). И если ученик был достаточно свободен в выборе тем (неограниченный диапазон от промышленной революции железнодорожных рельс, приведшей к появлению шпал, до генезиса фрезерного станка) и даже более того – мог в качестве приглашенной стороны вообще хранить выжидательное молчание, то учитель, напротив, был крайне стеснен в своем выборе списком обязательных вопросов от КГБ. Душа его металась между чувством партийного долга и любовным томлением по Лючии Ивановне, не далее как неделю назад давшей ему от ворот поворот.

Надо ли говорить, что партия и в этот раз праздновала очередную победу, ибо, как всему миру известно, нет таких крепостей, которых не могли бы взять и оприходовать (то есть присвоить, разрушить, переименовать и проч.) большевики. А уж одержать верх над сексуальным влечением к противоположному полу (тем более – к влечению аморальному, ибо коммунист не имеет права зариться на чужую жену, к тому же еще и беспартийную) – раз плюнуть, два раза растереть!..

Самсон Меграбович открыл было рот (возможно, чтобы сделать несколько невинных замечаний о погоде, например, заявить, что снегопад, слава Богу, закончился), но тут же закрыл его – старший брат, проявляя неизбежное армянское гостеприимство, возник в купе с двумя чашечками дымящегося кофе. Процедура знакомства не продлилась дольше предписанного этикетом. Оваким вышел, Брамфатуров уселся на место, товарищ Арвестян хлебнул сурча[357], обжегся, мужественно воздержался от брани и бесстрашно бросился на амбразуру с дурацким, по его мнению, началом для откровенного разговора: а правда ли, что ты, Брамфатуров, умеешь предсказывать будущее? После чего, не дожидаясь ответа и положив длинный пахучий овощ на дипломатию, выложил крапленые гэбэшные карты на стол. То бишь забросал ученика вопросами.

Брамфатуров, естественно, усомнился в том, что Самсона действительно интересует, когда и чем закончится Уотергейтский скандал, как долго страны ОПЕК будут придерживаться своего эмбарго, решатся ли португальские военные восстать против фашистского режима Каэтану и прочие животрепещущие темы международного характера. Он-то полагал, что речь у них зайдет об охлаждении Лючии Ивановны к Самсону Меграбовичу в результате сеансов психоанализа, о шантаже со стороны трудовика тщательно подобранными сплетнями об его, Брамфатурова, альковных похождениях в диапазоне: от учительниц до восьмиклассниц. И так далее и тому подобное. А оно вишь как обернулась! И этому страсть как хотца знать, чего от грядущего дожидаться в мировых, понимаешь, масштабах…

И тогда несносный ученик, нахально подмигнув учителю, вдруг взял и громко постучал кулаком в стенку купе. И не просто постучал, но еще и нагло осведомился у притаившегося в соседнем помещении сотрудника спецслужб о том, как обстоят дела по части оплаты ценной информации, и при нем ли находится кубышка оперативных сумм, специально отпускаемых бухгалтерией ПГУ на этакие нужды.

Представитель спецслужб в ответ промолчал. Не из жадности, а из вредности: решил, что его берут на понт. Или, иначе говоря, то есть официально выражаясь, подло искушают спланированной провокацией.

Брамфатуров повторил свой вопрос в той же последовательности: стук в стену, намек на оплату. Спецслужбы в лице майора Бестужева-Аллахвердяна решили принципами партизанского молчания не поступаться.

Не дождавшись ответа, Брамфатуров встал и направился к выходу, возле которого обернулся и поманил пальцем учителя труда за собой. Осторожный чекист счел естественную мысль: подкрасться к тамбуру и подслушать фигурантов – неразумным риском.

– О. К., – сказал ученик учителю в тамбуре. – Теперь о самом для вас главном, Самсон Меграбович. Поверьте на слово, я не отвращаю Лючию Ивановну от вас. Я лишь помогаю ей избавиться от зависимости, которая ее тяготит. Но если вы ее действительно любите, на самом деле без нее не можете, то никакой психоанализ не в силах вашему чувству помешать. Дерзайте, парторг! Это вам не взносы собирать, и не подписи в поддержку арабов против израильтян. Это куда сложнее: вернуть себе утраченное расположение замужней женщины… И еще, не трудитесь, Бога ради, меня шантажировать моими мнимыми похождениями. Без обрезания, которому мне еще только предстоит подвергнуться, я не в состоянии согрешить ни с кем. Вам продемонстрировать мой фимоз?

– Չէ, չէ, ոչ մի դեպքում![358] – замахал руками парторг, с великим трудом удержавшийся от того, чтобы осенить себя повторно все теми же отвращающими беду экзерцициями, именуемыми крестным знамением. Что такое представляет из себя этот фимоз он, конечно, не знал, но инстинктивно догадался: лучше на это безобразие не смотреть.

– Вот и ладушки, – вздохнул с облегчением ученик. – А то еще простужу свое хозяйство, никакое обрезание потом не поможет…