Вторая попытка

Он все-таки нащупал выключатель справа от входа. Вместительная комната осветилась мягким, нежно льющимся из-под потолка светом. Злые волчьи огоньки обернулись сигнальными буйками различных электрических приборов: широченного телевизора, худосочного его подобия и еще Бог весть каких аппаратов, понять предназначение которых вот так вот сходу было решительно невозможно.

– О’кей, – подумал он.

Судя по начинке, это был кабинет. Роскошный, шикарный, комфортный, но – кабинет. Не исключено – рабочий. Широченный письменный стол навевал мысли о теннисе. О том, который лаун и который на харде… От намерения включить – позырить телик он отказался сразу, не напрягая голову бесполезными размышлениями о том, как все это включается, регулируется, эксплуатируется, потребляется. Лучше он вон книги на полках посмотрит. Заодно узнает, каковы интересы хозяина в области литературы…

Книжные полки тянулись во всю стену, от пола и до потолка. Гипотезу о рабочем предназначении кабинета подтверждала легкая стремянка. Но лезть на верхотуру он не стал, и так было ясно, что все книги тут специально собраны на незнакомых ему языках. Ни одной кириллицы, сплошь одни латиницы кругом, окрест и куда ни ткнись озадаченным оком. Разбирать по складам заглавия лучше стоя на твердой почве, чем балансируя на стремянке, не так ли?

Так. Так, так, так. И что это мы читаем такое растрепанное, такое читанное и перечитанное? – вытащил он один из трех распухших от постоянного читательского внимания томов и попытался прочитать. Вслух, разумеется. Про себя такое читать – значит, рисковать получить заворот извилин.

Йохн Вэ… нет – Бэ… Есхам. Президент. Сенате… Президент в сенате, что ли?.. Что-то непохоже, чтобы он был там. Предлог отсутствует… Ладно, согласимся с тем, как написано. Итак: Президент. Сенате. Сонгресс. Чую сердцем, что сон тут ни при чем, хотя этот гресс с тем грассом, то есть с травой и грезами в ней (на ней?) здорово состыкуются. Президент и сенат спят в траве? Или курят травку? Что-то я сомневаюсь, чтобы курили… Бред какой-то!.. А! Дурья голова! Это же «конгресс», нижняя палата американских империалистических представителей!.. Так, с этим разобрались, читаем дальше…

Дальше он с теми же остановками на тех же перекладных прочитал с аналогичным успехом об хистори оф зе ре-ла-тион-схип фром зе бегин-нинг то оуэр дайс. Подумал, подумал и решил, что скорее всего это об истории разборок между президентом, сенатом и конгрессом[459]. И пожал плечами: неужели это так интересно? Неужто там полно махалова, мочилова и прочего экшена? Вряд ли. Скорее всего хозяину кабинета приходится по работе часто сталкиваться с этой историей. Вот и перечитывает – чтоб быть всегда в курсе…

С этой разобрались, переходим к следующей. Абрахам Лин… Линсолн, что ли? Нет, ну я точно как-то обыдеотился в последнее время. Какой к черту Линсолн? Это же Линкольн! Тот самый, который за пять долларов негров от рабства спас. А что? Неплохо парень наварился: с каждого негритоса по пятерке, да еще по тогдашним ценам – это ж как сейчас по пять соток с носа… Летерс я помню, летерс – это письмо. Вернее – письма. Фром зе граве… Что еще за граве такое? Может «письма издалека»? Из какого далёка-то? Из Вашингтона в Ричмонд, что ли? Так там докричаться можно, на фиг бумагу марать? Погоди, погоди, кажется, я вспомнил, что значит это граве! А значит оно… прилагательное! Важный, значительный, степенный[460]… Это что же получается: преисполненный важности Абраша Линкольн писал письма прямо из нее, то есть из этой самой важности?! Опять-таки бред идиота! Нет, с этими письмами что-то нечисто![461] Вон и автор у них какой-то сомнительный – Компилёр… А-а-а! Это же компилятор! Набрал из разных эпистол чего ему нужно и скомпилировал. Дескать, сам Линкольн считал, что это так, а не этак! Ну и хитрец этот компилёр, как его там? Марк Твайн? И тут он сшустрил! Иной неук может вообразить, что это Марк Твен. На это, видимо и рассчитано – купят, имена перепутав, пролетят фанерой над Парижем, а возвращать – менять обратно на денежку – не всем в охотку, многим – в лом…

Осталась последняя – третья лохматка. Однако стоило ему бросить взгляд на бесконечный ряд забугорных словечек на крышке, как сразу затосковал: это ж сколько потеть придется, сколько репу напрягать, сколько язык ломать, абракадабру выговаривая[462]. Нет, он не согласен. Он устал. У него обеденный перерыв, наконец. И вообще – он еще не завтракал. Вот позавтракает, тогда, может быть, и рискнет здоровьем ради общих сведений о шкурных интересах хозяина помещения.

А пока что не помешало бы наведаться к письменному столу, поглядеть, чем он там живет-может, голубчик.