Вторая рота

Задача была предельно ясной, но, как еѐ выполнить, не

додумался даже мозг Нестерова. Ни магией, ни другими мистическими

дисциплинами он не владел, а значит, оживить хомяка уже не мог.

Над второй ротой снова нависла угроза и напряжение. Зубову о

происшествии решили пока не докладывать.

Шматко зашѐл на склад к Данилюку, ловко забросил на вешалку

свою фуражку, уселся за стол и, громко вздохнув, задал прямой и

конкретный вопрос:

– Шнапс есть? Плесни…

– А не рановато? – удивился Данилыч. – Ещѐ и двенадцати нет.

– Наливай давай, – настойчиво потребовал Шматко, и Данилюк,

укоризненно покачав головой, выудил из-под стола бутылку водки и

два стакана.

Жидкость аппетитно забулькала, заполняя стаканы. Прапорщик

взял один, поднѐс его ко рту, но, передумав, отставил в сторону.

– Данилыч, у тебя дети есть? – спросил он.

– Двое, – удивился Данилюк. – Ты что, забыл?

– И как?

– Что «как»?

– Ну, в смысле, как оно, с детьми? – уточнил Шматко. – В общем

смысле как?

– Да я уже и не помню, как это, когда без них, – развѐл руками

Данилыч. – А чего спрашиваешь-то?

– Да так… Ты налей лучше.

– Так я уже налил. Ты пей, Николаич.

– Ага, – кивнул Шматко и потянулся за стаканом, но его рука

зависла на половине пути.

113

– А ты чѐ, Николаич, рожать собрался? – хитро прищурился

Данилюк.

– Я? Да ну! – отмахнулся Шматко. – Скажешь тоже… Знакомый один

собрался. А мне просто интересно.

– А ты у Зубова поинтересуйся, – предложил Данилыч. – Он же

недавно рожал.

– Ага… Точно… Как это я сразу… – Шматко соскочил со своего

места, надел фуражку и торопливо направился к выходу.

– Так, это, – закричал ему вслед Данилюк, – ты чѐ, пить не

будешь?

– Я с утра не пью, – ответил Шматко и скрылся за дверью, оставив

товарища в полном недоумении.

Нестеров сидел в классе, тупо уставившись на банку, в которой

встретил свою трагическую смерть меховой воин – рядовой Хомяков.

Сидел он уже так давно, а хомяк и не думал воскресать: задача,

поставленная «черпаками», была совершенно невыполнимой.

– Ну что, не воскрес ещѐ? – прикололся Медведев, заходя в класс.

Нестеров отрицательно покачал головой.

– Ой… не нравится мне это! – продолжал стебаться младший

сержант. – Сколько уже времени прошло?

– Два часа! – вздохнул Нестеров и решился наконец сказать

горькую правду: – Товарищ сержант… Здравый смысл подсказывает мне,

что воскрешение хомяка маловероятно!

– Блин! А где он вчера был, твой здравый смысл?

– Дело в том, – начал оправдываться боец, – что крупа бывает

разная и…

– Рот закрой, диафрагму застудишь! – оборвал сержант тираду

«духа». – Так… Надо что-то делать с телом.

– Ну… не знаю… можно выбросить в ведро… или в туалет… У меня

знакомые котят в унитазе…

114

– Военный, где ты видел в армии унитазы?! И потом, бойца нашей

роты в унитаз?! Ты в своѐм уме?! Тело надо предать земле!

– Ну… я могу закопать его… за казармой… – нерешительно

предложил Нестеров. – Вечером, чтобы никто не видел…

– Ещѐ лучше! Рядовой Хомяков погиб в результате диверсии! –

Медведев назидательно поднял вверх указательный палец. –

От гнусного предательства! И мы должны похоронить его, как героя! !

Так, что у нас на завтра?

Медведев заглянул в свою планшетку и стал сосредоточенно

вчитываться в график занятий.

– Ага, запишем так, – сказал он через минуту, – отработка

норматива «рытьѐ окопов»! Всѐ! Иди готовься, первая скрипка!

Нестеров спрятал банку с хомяком под стол и понуро побрѐл в

казарму.

Значит, завтра придѐтся рыться в земле, а этого

боец-интеллектуал делать не умел и не любил. Но служба есть служба,

и за свои косяки приходится платить, иначе не бывает…

А Шматко продолжал своѐ исследование, посвящѐнное изучению

преимуществ и недостатков жизни с детьми, так как сам в этом вопросе

был полным нулѐм. Дети представлялись прапорщику весьма

абстрактными существами – писающими, какающими, орущими,

лепечущими всякую чушь и требующими внимания, заботы и времени.

Ничего положительного в своѐм будущем отцовстве Шматко пока не

видел.

Прапор зашѐл в канцелярию и, бросив фуражку на стол, уселся

напротив капитана Зубова, что-то сосредоточенно пишущего в толстой

тетради.

– Николаич, твоей дочке сколько? – спросил Шматко.

Зубов оторвался от писанины и удивлѐнно посмотрел на

прапорщика.

– Почти год, – ответил он, – одиннадцать с копейками.

115

– И как?

– Ничего, спасибо. Вот только зубки режутся.

– Да я не в этом смысле, Николаич, – замялся Шматко, – я в том

смысле, что ты как, ну, как отец?

– А что я? – слегка удивился Зубов. – У меня зубки не режутся.

– Ну, как отец ты что вообще чувствуешь? – Прапорщик

продолжал настырно бомбить ротного своими вопросами.

– Ну-у-у… Ответственность, – задумавшись, ответил капитан и

спросил: – А что?

– Так, – неопределѐнно махнул рукой Шматко, – просто

интересно…

– Темнишь, Николаич, – погрозил Зубов пальцем смущѐнному