Вторая рота

– В городе его нет… так я вот к тебе…

– Да что в городе! – со значением сказал врач. – Его, пожалуй, и в

стране нет! Вот так…

– Санѐк… ты скажи… сколько надо денег? Это не проблема!

– Да деньги тут не самое главное, – развѐл руками Павлович. –

Тут такие связи ворошить надо… Серьѐзных людей поднимать…

– Саня… Очень надо! – Шматко с силой ударил себя в грудь

кулаком. – Позарез!

Павлович призадумался, потом зачем-то полез в свой стол и

достал оттуда старинный кремниевый пистолет, отделанный красивой

серебряной вязью.

– Смотри, что вчера принесли! – хвастливо сказал он,

демонстрируя оружие прапорщику. – Вещь! Из такого, говорят, Пушкин

стрелялся! А?

158

– Не знаю, – равнодушно посмотрел на пистолет Шматко. – Мне

«стечкин» больше нравится! А ты всѐ ещѐ собираешь это старьѐ?

– Не собираю, а коллекционирую! – поправил Павлович

приятеля. – Это ж красотища! Ты там, кстати, саблю свою ещѐ не

продал?

– Хм!. Вот ты к чему, значит? – сообразил Шматко, нахмурив

брови. – Пока не продал.

– Ты ж знаешь, как я на неѐ всегда смотрел. – В глазах врача

засветились алчные огоньки. – Она бы в этом деле… очень помогла…

– Нет, Шурик, – отрезал Шматко, – про саблю даже не заикайся…

Прапорщик встал из-за стола и начал собираться.

– Что, обиделся? – спросил его Павлович. – А зря… зря, Олег!

Сейчас время такое…

– Да всѐ я понимаю! – сказал прапорщик, берясь за ручку двери. –

Надеюсь, роды ты… не за мушкеты принимаешь! !

Да, время сейчас действительно стало какое-то не такое. И

некоторых людей оно изменило до неузнаваемости. Изуродовало,

можно сказать…

Младший сержант Гунько решил зайти в «чепок» – выпить

минералки.

День был жарким, занятия по строевой интенсивными, и сержанта

замучила жажда. А ещѐ он хотел проверить на практике действенную

силу компромата – ведь он был единственным, кто знал об истинных

отношениях Смалькова и Эвелины.

И пока их связь не стала достоянием широкой общественности,

это надо было использовать на полную катушку.

– Мне бутылку минералки, пожалуйста, – сказал Гунько,

вытряхивая на прилавок мелочь.

Эвелина, что-то высчитывающая на калькуляторе, делала вид, что

не замечает бойца. Гунько повторил свою просьбу.

159

– Не глухая… – огрызнулась она. – Обожди… Не видишь? Занята…

– А вчера у вас занятие повеселее было, – ухмыльнулся Гунько.

Это сразу подействовало – буфетчица выставила на прилавок

бутылку минералки и сгребла мелочь в кассу.

– На свою минералку, – недобро прошипела она, но Гунько не

взял бутылку, а продолжал спокойно стоять на месте.

– Ну?. Чего стоишь? – напряглась Эвелина.

– Открыть и стакан… – тут же забыковал боец. – Пожалуйста…

Эвелина, с трудом сдерживая накатывающие эмоции, открыла

бутылку и вместе со стаканом подвинула еѐ Гунько. Сержант взял

бутылку, но, скривившись, поставил еѐ на место и отодвинул обратно.

– Чего ещѐ? – вскинулась Эвелина.

– Слишком холодная, – заявил Гунько. – Простудиться боюсь. Вы

мне чуть потеплее откройте.

– Щас… – Эвелина приняла боевую стойку, уперев руки в крутые

бока. – А эту я куда дену? Давай забирай и иди.

– А если заболею? – с невинным видом спросил Гунько. –

Трахеит – такая штука…

– Слушай, трахеит… – Эвелина решила применить угрозы. – Я щас

командира позову…

– А он разве не здесь? – улыбнулся Гунько и заглянул за прилавок.

Эвелина сдалась. Убрав холодную воду, она заменила еѐ

бутылкой, более приемлемой для организма шантажиста температуры.

– Большое спасибо, – поблагодарил еѐ Гунько.

– Большое пожалуйста, – ответила Эвелина, мысленно осыпая

голову наглеца всеми возможными проклятиями.

Гунько понял, что наткнулся на золотую жилу, которую надо

разрабатывать как можно быстрее, пока она не истощилась.

160

Шматко, матерясь очень тихим шѐпотом, пытался починить

светильник, в котором перегорела лампа. Проклятая лампочка просто

впилась в патрон, и вывернуть еѐ оттуда не было никакой возможности.

Появление Соколова прапорщика обрадовало – сообразительный боец

мог помочь ему.

– Соколов, помоги… Подержи вот здесь… – попросил он, и

ефрейтор плотно зажал светильник в руках.

Шматко продолжал пыхтеть, но лампочка не поддавалась.

– Ё, так еѐ, – намертво засела! – выругался Шматко и спросил

бойца: – Как дома дела?

– Плохо… – вздохнул Сокол. – Мать в больницу опять забрали…

Говорят, если в течение месяца не сделать операцию, то…

Боец обречѐнно махнул рукой…

– Не идѐт, и всѐ! – продолжал мучить светильник прапорщик. – К

свету поверни…

Лампа отказывалась подчиняться. Шматко попытался подцепить

цоколь пассатижами – это тоже не помогло.

– Ладно, сука, – я тебя достану, – решительно сказал прапорщик и

подвинул к себе мусорное ведро. – Как говорил мой дед, царствие ему,

нельзя съесть яичницу, не разбив яйца.

Шматко со всей дури ударил пассатижами по лампочке, и та,

жалобно лязгнув, рассыпалась на мелкие кусочки. Вывернуть голый