Второй год

— Вот. Помощь нужна. Тихон, дай нам еще сгухи.

Тихон отмыл наконец казан и мыл руки под тонкой струей воды, которую сливал ему из кружки Нурик.

— Погоди, — встряхнул он руками, — сейчас чай вскипятим и попьем все вместе. Хлеб только весь не доедайте.

Пока мы с Рыжим поочередно ковыряли ложками тушенку, Тихон поставил кипятить чайник. Неподалеку от бэтээра была вырыта небольшая и неглубокая ямка, перекрытая двумя толстыми шомполами от КПВТ. На дне ямки белела зола, следовательно, кашу варили здесь. К моему удивлению Тихон не стал колоть дрова, а вытащил из рюкзака два зеленых цилиндрика сигнального огня. Он не торопясь высыпал в чайник несколько пакетиков заварки, затем так же неторопливо и по-хозяйски разогнул усики на одном цилиндрике, взялся за эти усики, дернул за нитку и, когда вырвалось яркое розово-фиолетовое пламя, поднес огонь под дно чайника. Когда прогорел один огонь, Тихон зажег другой. Вода в чайнике стала бурлить — кипяток был готов меньше, чем за пять минут.

Мне понравился такой способ приготовления чая.

— Двух огней как раз на чайник хватает, — пояснил Тихон, разгибаясь от чайника и прокричал в сторону бэтээра, внутри которого спали наши деды и черпаки, — кто-нибудь будет чай?

Ответа не последовало. Мы вчетвером разлили чай по кружкам, а Тихон вынес из наших тайных запасов две банки сгущенки. Мы удобно развалились под бэтээром на плащ-палатке и пили горячий чай, макая хлеб в открытую банку с густой и сладкой желтоватой жидкостью.

"Жить — хорошо!", — оценил я этот участок своей биографии.

Мне и в самом деле было хорошо, но мысль о том, что Тихон, пусть и в шутку, собирался меня зачмырить, вертелась у меня в голове. Нужно было ответить как-нибудь поизобретательней.

— Тихон, — позвал я.

— Чего тебе? — Тихон макнул хлеб в банку и роняя капли на подставленную ладонь, отправил кусок в рот и вкусно захлебнул чаем.

— Дай твои уши жопу вытереть — я же давал тебе свой хрен в зубах поковыряться!

Все заржали, представляя как я подтираюсь тихоновскими "лопухами" и как он ковыряется в зубах неловко даже говорить чем.

— Что ты к пацану пристал? — с укором в голосе спросил меня Рыжий, — нормальный пацан, а ты…

— Ты что, Вован?! — удивился я, — Да я за Тихона любого порву. Мы с ним как братья! Он мне жизнь спас. Помнишь Тихон?

— Ага, — кивнул Тихон снова макая хлеб в сгуху, — когда ты в танке горел. Если бы я тебя не обоссал — ты бы совсем сгорел.

Нурик с Рыжим снова рассмеялись, но на этот раз надо мной. Мне это показалось обидным и я решил выдать и Нурику, и Рыжему, чтоб они не сильно радовались.

— А ты чего, чурка узкоглазая, лыбишься? "Нам Ленин глаза раскрыл — и вам чуть-чуть"? Ты когда смеешься — спички вставляй, а то совсем глаз не видно.

— Я не чурбан, — поправил меня Нурик, — я казах!

— Ну, это я уже слышал от земляка твоего, от Аскера. Все вы, чурбаны, никогда не признаетесь в том, что чурбаны. Спроси любого узбека — он тебе кивнет на таджиков. Спроси таджиков — свалят на туркмен.

— Я не чурбан, — повторил Нурик.

Видя, что мой однопризывник обиделся, я решил малость сбавить обороты:

— Ну, не чурбан, не чурбан. Ты — казах, — я вспомнил, что и Рыжий смеялся шутке Тихона и толкнул Вовку, — а ты какого хрена тут разлегся? Цирк уехал, а клоуны остались?

— Ну и что? — сказал Рыжий, — а я и не обижаюсь. Ну — рыжий, ну и что? Зато рыжим всегда везет.

— Как утопленнику, — уточнил я.

— Кому суждено быть повешенному, тот не утонет, — заметил Рыжий.

— Ха! Оптимист. Тут негде и утонуть-то: тут кругом пустыня и горы.

Не ответив мне, Рыжий свистнул какому-то пацану, который брел мимо нас с понурым видом. Я бы сейчас нипочем не узнал в нем сержанта-разведчика Вадима, с которым мы познакомились еще в Союзе, когда сидели на плацу возле Шайбы и с которым я, Рыжий и Щербаничи приехали в полк на одном КАМАЗе. На плацу с нами сидел крепкий, смуглый уверенный в себе и улыбчивый пацан, а тут брел ссутулив плечи какой-то старик и даже взгляд у него был погасший, как у старика. Мы с Рыжим попали во второй батальон, а Вадима распределили в разведроту. Я ни разу не видел его после карантина: модули стояли несколько особняком от палаточного городка, а у разведчиков был вообще самый дальний модуль. Делать мне среди модулей было нечего. Вадик тоже ничего в палаточном городке забыть не мог: он из полковой службы, а мы с Рыжим из второго батальона. Разные подразделения. Даже в столовой мы не пересекались: второй батальон ел в левом крыле, все остальные — в правом. Наш однопризывник сильно изменился за эти три месяца и эта перемена в нем не обрадовала меня. К нам подошел безучастный ко всему человек неопределенного возраста, одетый в тряпье.

— Присаживайся, Вадим, покури с нами. Хочешь чайку?

Вадим как-то неуверенно, будто опасаясь, что его тотчас же прогонят, присел на край плащ-палатки. Я плеснул чаю в свою кружку и протянул ему:

— Пей, горячий еще. Вон, сгуху бери. Только мы хлеб уже съели. Остался только на ужин и на завтрак.