Второй круг

— Хорошо тебе «ничего страшного» на земле, а каково нам в воздухе?

— Я ведь сказал, что полетаю с вами. И, между нами, на земле-то страшней.

Росанов сам сходил в отдел перевозок и дал самолет под загрузку. Бортмеханик пошел поднимать экипаж, который, наверное, уже совсем одичал от безделья.

Во время полета Росанов устроился между командиром и вторым пилотом и глядел на приборы. Все работало как надо. Он жестом убрал механика с его сиденья и сел сам. Так прошло полчаса.

— Можно посидеть за второго? — спросил он командира.

— Посиди.

Второй освободил свое кресло.

Росанов отключил автопилот и почувствовал легкий толчок. И он сам, и самолет превратились в нечто единое. Его нервы и сосуды вдруг протянулись в крылья и фюзеляж. Давно не испытывал он этого восторга единения с машиной и небом.

Он поглядывал на приборы, на облака, которые пугающе набегали на него, но оказывались просто паром, на радужный круг, идущий рядом с самолетом, и еле удержал слезы. Он прислушивался к машине, как к самому себе, и испытывал нечто похожее на слезливый восторг музыкального обманчивого счастья.

— Доверни вправо на полградуса! — услышал он в наушниках голос штурмана, довернул и снял триммерочком нагрузку с рулей.

— Беру тебя вторым, инженер, — сказал командир, — где научился? Неплохо у тебя выходит. Как только ты коснулся штурвала, я сразу понял, что тебе это не впервой.

Росанов в ответ только скривился.

— Так, грехи молодости, — пробормотал он, — ставьте на автопилот. Не хочу расстраиваться. Прикоснулся, как к чужой бабе.

Он обернулся ко второму пилоту — тот кивнул, занимая свое место.

— Пойду посплю, — сказал Росанов механику, который сидел теперь на своем месте за креслом командира, — если будет сбрасывать, а я не проснусь — толкните сапогом.

Он лег в грузовой кабине на ящики и попробовал заснуть, но в голову лезли самые невеселые мысли. Вся жизнь пошла наперекосяк: и на самолетах летают другие, и Маша, и Люция Львовна, и кругом всякие, с которых как с гуся вода… И… и они ездят в Рио-де-Жанейро, и у них шоферы-телохранители. Кому нужны их дурацкие тела? Они даже на Севере спят с молодыми бабами.

Он вспомнил, как набегают облака и по остеклению бегут, точно по нитке, капли воды, гонимые набегающим потоком.

«Мелко! Как мелко, Витя! — сказал он себе. — Вдумайся, как ты мелок, и спроси себя, кто во всем виноват. Подойди к зеркалу и спроси: кто? Ну конечно, — он скривился, — Мишкин, Сеня, Люция Львовна и агенты мирового империализма! Не вали, дорогой мой, своих грехов на дядю. Найди в себе мужество не навешивать своего негодяйства на других. Может, у других и своего хватает?»

Он достал схему масляной системы, которую помнил наизусть, и уставился в нее.

«Сам во всем виноват», — сказал он себе, и перед ним возникло видение — прозрачный, работающий мотор АШ-62ИР. Стараясь удержать это видение, он как бы сам превратился в крохотное, всепроникающее существо и нырнул в маслосистему. Началось путешествие. Он совершил один круг, не заметил ничего подозрительного и пошел на второй круг. Росанов, а точнее, то крохотное, зоркое существо, в которое он превратился, просачиваясь сквозь тончайшие зазоры, вдруг почувствовало себя неловко при проходе через втулку воздушного винта и остановилось. «Тут-тут-тут», — сказал он себе и заметался, как собака в поисках утерянного следа. След вел к агрегату флюгирования. И тут Росанов перевоплотился на какое-то мгновение в следователя, который выстроил версию. Он подхватился и пошел в кабину.

— У вас сбрасывало только на обратном пути, не так ли? — спросил «следователь».

— Да, — кивнул механик, — как догадался?

— Долго там, в Салехарде, идет заправка и загрузка?

— Как когда.

— У вас сбрасывает не всегда?

— Не всегда.

— У вас сбрасывает после долгой стоянки.

— Что-то не обращал внимания.

— Надо обращать: все в мире взаимосвязано. Сейчас на обратном пути сбрасывать не будет. Поглядите, что я буду делать в Салехарде.

— Ладно.

— Потом покажу на схеме.

Росанову было приятно, что командир и второй глядели на него с почтением. И только сейчас он почувствовал себя по-настоящему авиационным человеком. На земле все не то. На земле все как-то несерьезно, как нелепый ритуал. А для понимания нужны несколько километров, отделяющие тебя от земли.

Фильтры были чистые и в Салехарде. Обороты не сбрасывались в полете.

На другой день Росанов снова слетал вместе с экипажем. Все было, как он и предполагал, в норме.

Вечером экипаж пригласил его, что называется, на рюмку чая, и он рассказал командиру о своей горькой судьбе несостоявшегося летчика.

— Может, попробуешь прорваться на борт? — сказал командир.

— Желающих много.

— Я поговорю кое с кем. Есть свои люди. Хотя ты и на земле авиационный человек.

Командировка была выписана на месяц. Возвращаться раньше времени не было никакого расчета; пришлось бы возвращать деньги в бухгалтерию, а этого не вполне понятным причинам не хотелось. И Росанов решил: «Солдат спит — служба идет. И вообще я теперь ничего не боюсь. Даже начальства».