Второй круг

Ирженин тогда впервые по-настоящему остро почувствовал, как ему не хватает отца. И тогда же он понял, что слегка заискивающая манера Ивана Максимовича — комедия чистейшей воды. На самом деле он на все плевал, и ничем его не возьмешь, ничем не напугаешь, ничем не удивишь. Иногда Ирженин подумывал, что и его отец, будь сейчас жив, также валялся бы на диване, почитывал газеты, смотрел футбольные матчи, а иногда говорил бы: «Э-э, плюй. Не выдумывай себе горя больше, чем есть».

— Как дела? — спросил Иван Максимович.

— Да ничего. Вот уши отморозил.

Иван Максимович надел очки, поглядел на уши Ирженина и поцокал языком.

— Ну, я думает, до свадьбы заживет.

— Я тоже так думаю… Если с этим не спешить.

— Да-да, — согласился Иван Максимович — если свадьба через день-два — тогда другое дело. Очень я люблю слушать о твоих приключениях. Было ли что?

— Было, и больше чем надо. И еще талон вырезали.

— Жалко. За дело?

— С одной стороны, за дело. Мы выполняли санрейс. Сели на лед реки. Веяли на борт роженицу-нганасанку. И тут началось — задуло. Что делать? Ни зги не видно. Тогда я посадил на кресло второго пилота мужа этой нганасанки и сказал: «Поедем по реке. Если заблудишься и если провалимся, или нас сильно тряхнет, твоя жена будет маленько аргишить в «Бодырбомоу» — «Землю мертвых». Так вот мы и шли по реке. Когда добрались до аэродрома и уже заняли стоянку, я продолжал вести беседу с вышкой. Меня выводили по системе на посадку, охали и ахали, переживали, что не видят самолета. Ну вот РП — руководитель полетов, старичок, рассвирепел за то, что я ему голову морочил. Он сказал, что, заводя меня на посадку, поседел, и в доказательство снял фуражку. Он и капнул на меня командованию. Ну а у начальства ножницы длинные — из Москвы достанут. В Таймырском окружкоме партии вше, однако, подарили часы за правильное понимание национальной политики: А нганасан, когда я вылетал, привел к самолету двух оленей и долго уговаривал взять их в Москву: Он так и не понял, почему я не взял оленей, и, похоже, обиделся.

Иван Максимович сказал:

— Пойду поставлю чайник.

— Боюсь, что мне надо идти.

— Сперва надо чаю, а потом иди. Есть тульский пряник. — Иван Максимович поднялся, вытащил из хлебницы коробку и показал пряник Ирженину.

— Ну ладно, — улыбнулся тот, будто вид пряника убедил его.

Иван Максимович вышел. Ирженин подошел к маленькому портрету матери Росанова. На него глядела молодая женщина с ясными глазами и бровями «домиком». Одета она была почему-то как сестра милосердия времен первой германской войны. По крайней мере, Ирженину так показалось.

— Виктор Иванович, не могли бы вы посидеть с Ирицей, — услышал он и обернулся — в дверях стояла немолодая женщина — соседка Росановых. — Простите! Сослепу приняла вас за Виктора.

— Посижу. Отчего бы не посидеть, — ответил Ирженин.

— Я скоро вернусь. Она будет спокойно сидеть. На нее и внимания не нужно обращать.

— Как она теперь? — спросил Иван Максимович, появляясь в дверях.

— И не спрашивайте. Ничего не ест. После болезни — и ничего не ест.

Через минуту явились Иван Максимович и маленькая девочка, которую он вел за руку. В другой его руке была миска с кашей.

Он посадил девочку за стол и сказал:

— Ешь.

— Так ей неудобно, — сказал Ирженин, — можно подложить Брема?

— Конечно.

Девочка, устроившись на томе млекопитающих, похлопала по каше ложкой и тяжело вздохнула.

— Не хочешь? — спросил Ирженин.

— Не хочу.

— И не надо, — сказал педагог Ирженин, — а сказку хочешь?

— Хочу.

Ирженин сел рядом, взял из ее руки ложку и построил из каши «дом».

— Жила-была девочка. Она построила вот этот дом, — он проделал ложкой вход для убедительности, — и пошла погулять, — ложка двинулась по тарелке, — а потом вернулась и легла спать. Девочка всегда хорошо спала, потому что была хорошей девочкой, — ложка сунулась в дверь, что означало сон. Ирица слегка наклонила голову, заглядывая в дырку — волосы упади ей на щеки. — А тем временем бежала мимо лиса в красном сарафане, — ложка побежала вокруг тарелки, — и увидела дом. «Тук-тук! — постучала лиса лапой в дверь. — Кто тут живет?» А девочка спала. И тогда лиса подумала: «Дай-ка я попробую этот дом. Может, он вкусный?» — И она откусила от дома угол.

Он подал Ирице ложку, и та «отъела» угол дома.

— Нет, невкусно, — сказала она.

Ирженин, великий педагог, продолжал:

— Лиса очень торопилась. Она боялась, что девочка скоро проснется, и убежала. И утром девочка пошла гу-…

— …лять! — подсказала Ирица.

— Правильно. И что же она увидела?

— Дом съели!

— И что она решила сделать?

Ирица задумалась и с некоторым беспокойством поглядела на Ирженина.

— Дом ночи…

— …нить!

После лисы были заяц, медведь, волк и корова. Все ели дом, и бедная девочка ежедневно занималась ремонтом.

Когда каша была съедена, пили чай с тульским пряником, и потом Ирица, прорывая бумагу, рисовала девочку, зайца, лису и корову.

— Я рисую корову с рогами, а у меня получается заяц с ушами, — сказала она огорченно.

Когда явилась соседка, Ирженин поднялся уходить.

Уже на улице он решил ехать к Росанову на аэродром, как раз подходило время окончания работы наземных служб.