Второй шанс Роберта Уоррена

С неба закапало, и Уоррен вошёл в дом, пообещав себе, что больше не оставит мальчика одного.

Внутри пахло просоленным деревом – профессор сразу узнал этот запах, и в его груди вспыхнул огонёк надежды. Он решительно раздвинул плотные шторы, сдёрнул с кресел чехлы, взметнув густые клубы пыли, сквозь которые едва пробивались бледные лучи закатного солнца, и внезапно обнаружил, скорее с радостью, чем с удивлением, что нечто подобное происходило и в нём самом: завеса, укрывавшая его разум, рухнула, дав пробиться из-под ледяной скалы крохотному блику, который смог разогнать тьму.

– Нравится тебе? – спросил он мальчика. – Здесь пока будет наш дом. – И тут же чихнул, сам того даже не заметив.

В широких окнах скудно обставленной гостиной виднелся океан. Всю северную стену занимал большой камин.

– Внизу должны быть ещё дрова, – сказал Уоррен, присев у небольшой поленницы. – Будем надеяться, они не слишком отсырели.

На улице льёт. Дождь и солнце без передышки преследуют друг друга. Как свет и тень, как день и ночь. Как облака, подгоняемые ветром, но не позволяющие ему себя догнать. Иногда, в самый сильный дождь, Джим выходит на улицу и долго стоит там в насквозь промокшей одежде, зная, что мама рассердится, а папаша, глядишь, даже выпорет. Но ему всё равно. Капли шлёпают по лицу, как лёгкие нежные поцелуи, и он открывает рот, потому что любит вкус дождя, вкус неба. И потом нет ничего прекраснее (не считая, может, маминых глаз, когда она счастлива), чем сидеть, закутавшись в одеяло, у потрескивающего, пышущего жаром камина, который вмиг согревает и кожу, и кости, и то, что прячется где-то в животе.

На лице сидящего на диване Уоррена играли тусклые отблески пламени. Он глядел в окно на слившиеся воедино океан и небо и на далёкие огоньки маяков, угадывая по ним контуры островов на границе залива: вот Тэчер, а немного левее – Стрейтсмут. На Тэчере, острове маяков-близнецов, он бывал много раз и прекрасно знал многие из тех историй, что рассказывал смотритель досужим туристам, – историй о кораблекрушениях и призраках. Может, он ещё вернётся туда. Например, вместе с Джимом.

Профессор взглянул на мальчика, чья голова лежала у него на коленях. Ребёнок спал и, судя по размеренному дыханию, успокоился. На столе у него за спиной виднелись остатки холодного ужина, съеденного в полной тишине: мясные консервы и воздушный рис – всё, что нашлось в кладовке.

Уоррен встал, стараясь не разбудить Джима, взял его на руки и поднялся по лестнице на второй этаж. Он чуть было не вошёл в комнату, раньше принадлежавшую Джеку, но, вовремя подумав об этом, уложил мальчика на их со Сьюзен кровать и снял с него обувь. И тотчас же вспомнил, как вспоминают сон, не до конца сознавая, было ли это на самом деле, как, впервые увидев в лазарете эти грязные, изношенные ботинки, решил, что они рассыплются в пыль от первого же прикосновения (ведь вещи нужно оставлять там, где они есть). Потом накрыл мальчика одеялом, притворил дверь и лёг на кровать Джека.

Несмотря на убаюкивающий рокот волн, чередой набегавших на каменистый берег под скалой, и тихую песню морских колоколов, Уоррен долго не мог уснуть: по стенам и на комоде было слишком много вещей, принадлежавших Джеку. Какие-то он успел подзабыть, и теперь они снова настойчиво напоминали ему о сыне. Наконец, совершенно измученный чувством вины, он всё-таки провалился в сон.

Лучи солнца, поднимавшегося над краем океана, потихоньку проникали в дом на Иден-роуд. Сначала они залили светом ступени крыльца, потом поднялись к побелевшим, потрескавшимся от ветра, непогоды и времени оконным рамам, проникли сквозь стёкла, погладив старую мебель, взлетели по лестнице и затопили комнаты, забрызгав лица спящих.

Уоррен открыл глаза в полной уверенности, что всё ещё в Гренландии. Его смутило солнце: пришлось сесть в кровати, чтобы убедиться, что затея с побегом – не просто сон. В итоге он даже обрадовался, поняв, что это взаправду.

Он порылся в сумке, достал свёрток, который привёз с Местерсвига, прошёл по коридору и заглянул в комнату, где спал Джим. Мальчик тихонько похрапывал: его рот был широко открыт, а рука лежала на лбу, словно прикрывая глаза от света. Уоррен на цыпочках прокрался к кровати и положил свёрток в ногах, потом вышел на крыльцо.