Второй том «Мертвых душ». Замыслы и домыслы

В отношении возможных прототипов других персонажей второго тома бытуют следующие версии: в светской эмансипированной женщине Чагравиной, в которую влюбился Платонов (о ней известно из воспоминаний слушавших чтение глав второго тома современников; см. с. 142 наст. изд.), Гоголь мог изобразить А. О. Смирнову[669]. А в генерал-губернаторе – ее мужа, Н. М. Смирнова, калужского губернатора, боровшегося со взяточничеством, хотя и не слишком успешно (ср. с. 166 наст. изд.). Впрочем, в последнем случае называется также и имя графа А. П. Толстого, бывшего гражданским губернатором Твери в 1834–1837 годах и военным губернатором Одессы в 1837–1840 годах[670].

Черты помещика Петуха А. С. Данилевский узнавал в своем родственнике, отставном полковнике 1812 года Федоре Акимовиче Данилевском, имя которого Гоголь упоминает в письме А. С. Данилевскому от 8 февраля 1833 года:

Он был полковник. В 1812 году ему оторвало обе ноги. Император Александр Павлович заказал ему деревянные ноги, которые были сделаны так искусно, что он мог ходить совершенно свободно, без костылей…

Версию, которую поддержали и В. И. Шенрок[671], и А. Н. Веселовский[672], оспорила украинская исследовательница и краевед Людмила Розсоха, посчитавшая невозможным соотнесение безногого Ф. А. Данилевского с витальным гоголевским персонажем. Прообразом Петуха, по ее мнению, мог послужить земляк Гоголя и его дальний родственник помещик Петро (Петр Федорович) Пивинский (1755 года рождения), участник Кинбурнской баталии (1787), ставшей первой серьезной победой в русско-турецкой войне 1787–1791 годов, впоследствии яресковский сотенный атаман. К тому же Петр Пивинский происходил из старого казацкого рода Пивней. А Пiвень в переводе с украинского означает петух[673].

Платон Михайлович Платонов, по мысли той же исследовательницы, мог быть «списан» с еще одного земляка Гоголя, часто бывавшего в имении Д. П. Трощинского, Платона Гавриловича Родзянко (1802–1860), подполковника, предводителя дворянства Хорольского уезда, жившего в селе Платоновцы, названном в его честь. Он был известен как поэт-дилетант, но главным образом как музыкант, постоянно следивший за музыкальными новинками. Жена Родзянко Евгения Ивановна Глинка, происходившая из рода композитора М. И. Глинки, также увлекалась музыкой. Последнее может рассматриваться как еще один довод в пользу версии о родстве литературного персонажа Платонова с Платоном Родзянко. Вспомним, что гоголевский Платонов, подойдя к фортепиано, начинает с укором разбирать ноты: «Господи, что за старина, – сказал он. – Ну не стыдно ли тебе, сестра?»[674]

Современник Гоголя и автор мемуаров о декабристах М. С. Знаменский признавался, что фигура генерала Бетрищева ассоциировалась в его сознании со ссыльным декабристом М. А. Фонвизиным (1787–1854):

Читая 2‐ю часть «Мертвых душ», я не мог себе представить умывающегося генерала иначе, как в фигуре М<ихаила> Ал<ександровича>, и вся сцена с Бетрищевым у меня выходит как-то не так, читается не то, что написано, а что-то другое, о каком-то усталом и бесконечно добром генерале. Словом, симпатичная фигура Мих<аила> Александровича вытесняет Бетрищева[675].

Вместе с тем, как считал Н. Л. Степанов, Гоголь, хотя и с иронией рисовал «генеральство» и «самолюбие» генерала Бетрищева, все же скорее мог иметь в виду генерала А. П. Ермолова, героя Отечественной войны 1812 года, «находившегося к этому времени в отставке, впавшего в немилость из‐за своего сочувственного отношения к декабристам и жившего „на покое“ в своем орловском имении»[676]. Приведем здесь также апокрифическое воспоминание О. Н. Смирновой о Гоголе, который будто бы увидел в книге на почтовой станции фамилию генерала Бетрищева и сказал одному из своих друзей, что при виде этой фамилии ему «явились фигура и седые усы генерала». Высказывание это, не обнаруживаемое в самих воспоминаниях, приводит в своей статье Б. М. Эйхенбаум[677] (о поиске Гоголем документального материала для обрисовки им фигуры Бетрищева см. с. 66, 286 наст. изд.).

В появляющемся в заключительной главе молодом чиновнике по особым поручениям, одном «из числа тех немногих, который занимался делопроизводством con amore», могли отразиться черты И. С. Аксакова: люди, его знавшие, вспоминали о нем как о «новом, только еще начинавшем тогда развиваться типе чиновника-идеалиста, служившего „делу“, а не „лицам“»[678] (см. с. 295 наст. изд.).