Второй том «Мертвых душ». Замыслы и домыслы

Наконец, как полагали некоторые современники Гоголя, в священнике, появившемся в последних, сожженных, главах поэмы, отразились черты протоиерея Матфея (Константиновского). Это же впечатление, как мы помним, произвела фигура гоголевского священника и на самого о. Матфея, поспешившего дистанцироваться от созданного Гоголем образа[679] («…прибавлены были такие черты, которых <…> во мне нет, да к тому же еще с католическими оттенками, и выходил не вполне православный священник»[680]).

Наконец, следует иметь в виду, что в критике существует еще одна версия, предполагающая «генетическое» объяснение персонажей второго тома: герои его, согласно данной версии, «соответствуют героям первого» тома, но «с той только разницей, что они обладают уже кое-какими хорошими задатками»[681]. Так, «непригодный для практической жизни Манилов <…> снова оживает в лице Тентетникова, но уже в него вложено облагораживающее начало», Платонов «прорастает» из Мижуева, Костанжогло (Скудронжогло) и Петух – из Собакевича, Хлобуев – из Ноздрева. Учителя Чичикова сменяет чудесный воспитатель Александр Петрович, а дочка губернатора превращается в Улиньку, на которую переносятся также черты польской панны из «Тараса Бульбы»[682].

И все же, говоря о прототипах, мы не будем забывать гоголевские слова, сказанные им в «Авторской исповеди»:

…я никогда не писал портрета, в смысле простой копии. Я создавал портрет, но создавал его вследствие соображенья, а не воображенья[683].

Проблема эта была отрефлексирована А. Н. Веселовским, который, казалось бы, одним из первых поднял вопрос о портретности изображаемых Гоголем персонажей и даже привел ряд указаний «на определенные лица, будто бы служившие прототипами его героев»[684]. Но при этом исследователь уточнил:

…все эти ссылки имеют значение лишь потому, что могут определить ближайший повод к созданию характера, который затем свободно осложнялся и видоизменялся[685].

Время и место действия: гоголевский хронотоп

Один из парадоксов второго тома заключается в том, что, несмотря на его во многом утопический характер, он остается соотнесенным с современностью даже в большей степени, чем том первый, который, по свидетельству Гоголя, уже в самых своих истоках также предполагал движение к современности[686].

При этом, если события первого тома, судя по косвенным признакам, были приурочены к началу 1820‐х годов, то действие второго тома Гоголь отнес к более позднему времени: между первым и вторым томами имеется неопределенный промежуток, за время которого Чичиков «немножко постарел»[687].

Целый ряд реалий, описанных во втором томе, свидетельствует о том, что действие его происходит в 1830‐е годы и, более определенно, после 1831 года, когда Россию охватила эпидемия холеры, «которая „так распорядилась“, что у Хлобуева из ста душ осталась в живых половина».

Во втором томе изображается откупная система; в описании службы Тентетникова в Петербурге упоминается «газовое освещение», появившееся в 1837 году[688]. Также и описание костюмов персонажей свидетельствует о модных тенденциях именно 1830‐х годов: Чичиков покупает сукно брусничного цвета, что отвечает вхождению в моду мужских материй разных оттенков красного: темно-балканского, яркого розового, «цвета Бордоского вина»[689]. Вошедшие в это же время в моду «обтянутые панталоны»[690] тоже отзовутся в описании внешнего вида Чичикова («Ляжки такие, славно обтянуло икры тоже, сукно обхватило все малос<ти>, сообща им еще большую упругость»[691]).

По сравнению с первым томом изменилась во втором томе и экономическая сторона жизни: на смену помещичьему натуральному земледельческому хозяйству и в целом патриархальному быту приходят новые социально-экономические формы ведения хозяйства, так называемое промышленное хозяйство, «отвечающее росту капитализма и промышленности при Николае I»[692]. Пример подобного хозяйства являет собой имение Костанжогло (Скудронжогло). Известно, что этот же тип хозяйствования пыталось ввести в своем имении в 1833–1834 годах и семейство Гоголя.