Второй том «Мертвых душ». Замыслы и домыслы

…Улисс своего рода, только, с одной стороны, лишенный всякой идеальности стремлений, – ибо откуда им взяться в жизни, отрешенной от своих начал и, однако же, не усвоившей чужих (так как это последнее невозможно), – с другой же, не могущий направить своей деятельности на что-либо действительно практически полезное <…>. Если характер героя русской трагикомической поэмы не привлекает наши человеческие чувства, как герой испанский, то зато мы лучше понимаем причину извращения его природы общественною средою, тогда как сумасбродство Дон-Кихота представляется лишь случайным результатом его болезненной фантазии, разгоряченной чтением нелепых романов. Сообразно этому, вся обстановка «Мертвых душ» несравненно выше обстановки Дон-Кихота…[800]

Об укрупнении Гоголем масштабов фигуры Чичикова во втором томе заговорит в начале века и Д. С. Мережковский, сравнив его, как и Н. Я. Данилевский, с Дон Кихотом Сервантеса:

Странствующий рыцарь денег, Чичиков кажется иногда в такой же мере, как Дон Кихот, подлинным, не только комическим, но и трагическим героем, «богатырем» своего времени. «Назначение ваше – быть великим человеком», – говорит ему Муразов. И это отчасти правда: Чичиков так же, как Хлестаков, все растет, и растет на наших глазах. По мере того, как мы умаляемся, теряем все свои «концы» и «начала», все «вольнодумные химеры», наша благоразумная середина, наша буржуазная «положительность», Чичиков, кажется все более и более великою, даже прямо бесконечною[801].

Еще одной гранью облика Чичикова, усилившейся во втором томе, было, по мысли Мережковского, западничество, ставшее залогом одновременно его успеха и поражения:

Подобно Хлестакову, он (Чичиков. – Е. Д.) чувствует себя в русском провинциальном захолустьи представителем европейского просвещения и прогресса: тут – глубокая связь Чичикова с «петербургским периодом» русской истории, с петровскими преобразованиями. Чичикова тянет на Запад: он как будто предчувствует, что там его сила, – его грядущее «царство»[802].

Впрочем, оговаривался Мережковский, западничество Чичикова было скроено на русский манер: