Вторжение

Петли на рубашке были тугими, слишком узкими, или это ее пальцы оказались влажными, скользкими, никак не могли ухватиться за круглую пуговицу. На четвертой сверху Лара помедлила – еще можно было отказаться, еще можно было ответить: «Нет». Как и тогда, в палатке, когда по натянутому пологу забарабанил дождь. Застежка-молния змеится, разъезжается в стороны снизу вверх, впуская промозглый воздух. Нет. Натянутые до предела стропы гудят на ветру. Нет. Дождевые капли, сладкие на вкус, стекают по лицу. Нет.

Лара еще цеплялась за мысль, что она сама этого хочет – и тогда, и сейчас, – но Бажена подняла руки и взялась за пятую пуговицу.

Из-за растяжек живот был похож на карту неизвестного города. Бажена осторожно чертила пальцем по его пустынным улицам и закоулкам. Никому с рождения Мышки не позволялось смотреть на него. «Как красиво», – сказала Бажена. А потом наклонилась и поцеловала обнаженную кожу.

Еще несколько секунд Лара стояла перед Баженой с расстегнутой рубашкой, будто ничего не произошло – так, сущий пустяк, подумаешь, – потом чуть слышно проговорила: «Мне нужно в туалет». Туалет был общим на этаж, Бажена говорила, что чистит здесь зубы и бреет подмышки, потому что в душ фитнес-клуба приносить бритвенный станок не разрешалось. Зеркала не было – к счастью. Лара боялась увидеть на своем лице помимо отвращения что-то еще. Может быть, желание? Она покачнулась и оперлась на раковину, но заметила желтоватые разводы на некогда белой керамике, будто кто-то в нее недавно высморкался, и не смогла сдержать подкатившую к горлу тошноту. Лара решила, что вернется в мастерскую, поблагодарит за вечер, заберет сумку, включит телефон, вызовет такси и выйдет. Простой список из шести пунктов. Лара повторяла про себя последовательность действий, пока шла из туалета. Шесть пунктов, ничего сложного.

– Прости, я не должна была этого делать, – сказала Бажена, едва только Лара хотела перейти к пункту номер два, и улыбнулась с такой грустью, с таким спокойствием, с каким и полагается взрослым признавать собственные ошибки. Бажена примирительно протянула ей бутылку, и вместо того, чтобы отказаться, Лара отхлебнула.

Лара помнит странную горечь яблочного сидра, помнит внезапную слабость в ногах. Ее подхватывают чьи-то руки, или ей только кажется. Стены мастерской зыбкие, подвижные, плавятся, как воздух плавится на жаре. Голова кружится, словно Лара спрыгнула с раскрученной до скорости света детской карусели. Ночь просачивается сквозь плотно закрытые окна, наполняет мастерскую. Голая грудь ложится на холодное стекло. Кожа подергивается рябью, как если бы она была поверхностью реки, которую легонько тронул ветер. Лара помнит вспышки яркого белого света и низкий гул, жужжание, будто сонные пчелы роятся под стеклом, к которому она прижимается обнаженным телом. Лара пытается вырваться, но мгновение спустя она уже слепнет, проваливается в темноту, будто те уродливые рыбки-удильщики на дне океана разом выключили свои крошечные фонарики.

Лара пытается понять.

В строке поиска Лара вбивает «Бажена» и «художник», «стрит-арт», даже «круглосуточная прачечная москва», просматривает каждую страницу, которую выдает ей гугл. Возможно, она представилась другим именем, возможно, у нее был творческий псевдоним, возможно, Лара ее выдумала. Из доказательств у Лары только синяк внизу живота – она помнит, что ударилась о край сканера, и острая боль тогда на долю секунды вернула ясность. Из этого мгновения Лара пытается выцарапать как можно больше деталей – горьковатый вкус на языке и щекочущая спину капля пота, которая противоречит мурашкам из-за холода. Лара пытается понять.

Лара не помнит, как вернулась, кажется, она очнулась от громкой музыки в такси. Мать не спала. Лара заперлась в ванной, чтобы не слышать ее рыданий, ее криков, ее «Грех, грех какой!». Лару знобило, и она прямо в одежде забралась в горячую воду.

На ее животе, бедрах, груди будто отпечаталось ледяное стекло.

Лара пытается понять, но, кажется, она поняла сразу.