Введение в фантастическую литературу

Исчезает необходимость в речевом общении для установления взаимопонимания между двумя людьми — каждый может стать другим и узнать, что этот другой думает. Рассказчик в «Аврелии» убеждается в этом при встрече со своим дядей: «Он посадил меня рядом с собой, и между нами установилось какое-то общение. Я не могу сказать, что я слышал его голос, но только, когда моя мысль останавливалась на чем-нибудь, тотчас же смысл этот делался мне ясен» (с. 166). И далее: «Ничего не спросив у моего вожатого, внутренне понял, что эти высоты, бывшие в то же время глубинами, были убежищем первобытных обитателей горы» (с. 256). Поскольку субъект не отделен от объекта, коммуникация осуществляется непосредственно, и весь мир оказывается втянутым в сеть всеобщей коммуникации. Свою убежденность в этом Нерваль выражает следующим образом: «Такая мысль привела меня к другой мысли: у всех одушевленных существ составился общий огромный заговор — восстановить мир в его первоначальной гармонии. Заговорщики сообщались между собой с помощью магнетизма планет, и таким образом неразрывная цепь соединяла вокруг земли души, преданные этому общему заговору» (с. 231).

Еще раз отметим близость этой тематической константы фантастической литературы к одной из основных характеристик мира ребенка (точнее, симулякра этого мира, созданного взрослыми). Пиаже пишет: «В начальной точке умственного развития не существует абсолютно никакого различия между я и внешним миром» (Piaget 1967, с. 20). То же верно и в отношении видений наркоманов: «Организм и окружающий мир образуют единую и целостную схему действия, в которой нет ни субъекта, ни объекта, ни агента, ни пациента» (Watts 1962, с. 62). Ср. также: «Я начинаю ощущать, что мир находится одновременно внутри моей головы и вне ее… Я не рассматриваю мир, я не становлюсь перед ним; я познаю его в результате непрерывного процесса его превращения в меня» (там же, с. 29). Не иначе обстоит дело и с психическими больными; так, Гольдштейн пишет: «Он [страдающий психозом] не рассматривает предмет как часть упорядоченного внешнего мира, отдельного от него, как это делает нормальный человек» (Kasanin 1964, с. 23). «Нормальные границы между «я» и миром исчезают, вместо них мы обнаруживаем нечто вроде космического слияния…» (там же, с. 40). Ниже мы попытаемся дать истолкование этим сходствам.

Физический мир и мир духовный проникают друг в друга; как следствие, их фундаментальные категории подвергаются модификации. Пространство и время сверхъестественного мира в том виде, как они описываются в фантастических произведениях данной группы, не являются обычным пространством и временем, с которыми мы имеем дело в обыденной жизни. Кажется, что в этих произведениях время приостанавливается, продлеваясь далеко за пределы возможного. Так считает и рассказчик в «Аврелии»: «Это был сигнал к полному перевороту в мире Духов, которые не захотели признать новых владетелей земли. Не знаю, сколько тысяч лет длилась эта борьба, которая покрыла кровью нашу планету» (с. 183). Время является одной из главных тем и «Клуба гашишистов». Рассказчик торопится, но движения его невероятно замедленны: «Я с большим трудом встал и направился к двери гостиной. Дошел я до нее очень нескоро: какая-то непонятная сила заставила меня делать три шага вперед и один назад. По моему счету этот переход длился десять лет» (с. 261). Затем он опускается вниз по ступеням, но лестница кажется ему бесконечной. «Я достигну нижней площадки после страшного суда», — говорит он (с. 261), а когда он, наконец, оказывается внизу, то заявляет: «Это длилось, по моему счислению, тысячу лет» (с. 262). Ему нужно быть где-то в одиннадцать часов, но ему говорят: «Тебе нипочем не успеть к одиннадцати часам. Уже полторы тысячи лет прошло с тех пор, как ты вышел» (с. 262–263). В девятой главе новеллы повествуется о погребении времени; знаменательно название главы: «Не верьте хронометрам». Рассказчику объявляют: «Время умерло… Больше уже не будет ни годов, ни месяцев, ни часов. Время умерло, и мы должны его похоронить. — Господи! — воскликнул я, пораженный внезапной мыслью, — если времени больше не существует, когда же будет одиннадцать часов?» (с. 263). Итак, мы снова убеждаемся в том, что одна и та же метаморфоза наблюдается при наркотическом опьянении, когда время кажется «приостановленным», и у психических больных, постоянно живущих в настоящем и не имеющих представления ни о прошлом, ни о будущем.