Введение в философию желания

Наша свобода не метафизическая, но – эпистемическая. Веллиман полагает, что существует некое всегда присутствующее в нас желание знать и понимать то, что мы делаем и будем делать. Интеллектуальная страсть – наше желание знать и понимать, что мы делаем, – первая ограничивает все наши действия. Нам только кажется, что мы свободны в выборе собственных действий. Здесь Веллиман рассматривает классический пример Сартра. Сартр опасался, что страх человека, стоящего у края пропасти, не может остановить его от прыжка вниз, если человек сознательно решит-таки это сделать. Сартр опасался, что все обозреваемые мотивы могут быть преодолены бесстрастным интеллектом. Веллиман говорит, что опасения Сартра напрасны, так как глубоко укорененное в человеке желание знать и понимать действия автоматически пресечет опасное движение, ведь нормальный человек просто не сможет объяснить себе, почему ему нужно прыгать вниз, а без этого объяснения прыжок физически невозможен. Человек не прыгнет, потому что мотивы, которые обозревает его разум, – не все мотивы, которые детерминируют наше поведение: разум «не видит» желания понимать действия. Но интеллект никогда не оперирует вне мотивационной причинности. В том смысле, что мы всегда предпочтем действовать в соответствии с наиболее понятным для нас мотивом.

Наше желание понимать, что и почему мы делаем, приводит нас к формированию концепта наших мотивов, к привязыванию наших намерений к этой концепции, к подчинению наших действий этим намерениям. Это и есть результат деятельности практического разума. Воля поэтому может быть определена как локус эпистемической свободы. «Локус нашей автономии содержит концепцию мотивов, которая может ограничивать или подчинять себе все остальные мотивы к действию» (р. 173–175).

Здесь Веллиман отходит от Канта, который считал, как известно, что практический разум – функция бесстрастного интеллекта, который управляет страстями. Веллиман объясняет, как наша воля может быть автономной при том, чтобы принадлежать практическому разуму, ведомому желаниями. Воля делает нас автономными агентами в эпистемическом смысле: «Мы автономны постольку, поскольку наши действия детерминированы нашей идеей того, что детерминирует их» (р. 176).

Наши действия полностью детерминированы нашими мотивами: мы делаем то, что хотим делать более всего. Среди этих желаний – интеллектуальные желания, которые склоняют нас воздерживаться от действий до тех пор, пока мы не сформируем концепцию наших мотивов и дальнейших действий. «Мы – самоуправляемые механизмы, механизмы, которые управляются собственными концепциями того, как и чем они управляемы» (р. 176). Воля принимает участие в создании теории того, как мы устроены и чему подчинены. Она наделена не метафизической, а эпистемической свободой.

Если бы мы не обладали эпистемической свободой, то нельзя было бы объяснить способность людей меняться. В изменении людей особую роль играют желания второго порядка (second-order desires) – желания иметь предпочтения, отличные от тех, которые мы уже имеем. При этом следует различать желания изменить желания и желания изменить предпочтения. Желание, в отличие от предпочтения, нельзя пожелать. Желания напрямую не подчиняются нашей воле. Но желание изменить предпочтение может дополнительной «гирькой» лечь на весы оцениваемых перед произведением действия желаний в пользу того желания, которое лучше всего удовлетворяет предпочитаемому изменению, более соответствует «редактируемой» автоконцепции.

Но даже предпочтения нельзя изменить просто так. Сказать, что человек предпочитает то, что он более всего хочет, не означает, что он может предпочесть все, что угодно, так как иметь предпочтение означает знать, почему я это предпочитаю. И здесь будет действовать закон инерции: до тех пор, пока мы не сможем объяснить себе, почему нам следует изменить предпочтение, мы будем держаться за старое. Полная свобода от собственной концепции себя невозможна, – считает американский философ. Теория Веллимана объясняет, что «быть автономным агентом означает быть управляемым собственной концепцией себя, которая является локусом нашей ответственности и морального отношения» (р. 188).

Человек, который выбирает для себя ту или иную профессию, задумывается не над вопросом, какая карьера могла бы быть для него наиболее понятной в свете того, каким человеком он является сейчас, но он озадачен вопросом: «Какой личностью мне предстоит стать, чтобы смысл будущей карьеры был наиболее понятен мне?» (р. 257). Обычно решение приходит тогда, когда нам удается наиболее удовлетворительно ответить на второй вопрос. Когда мы знаем, как описать наши возможности, как описать себя – будущих, проще говоря, когда мы «видим» себя в будущей роли лучше всего, – наше решение будет легким.