Выбор

Гилберт цедил слова с обдуманным холодным презрением, не сводя с меня ледяных серых глаз. Силен. Я ждал подобного, но чтобы так… Ох, силен, тяжко бьет. Где учили, кто? Но он продолжает.

— Как получилось, что полное ничтожество, которое даже никчемные хлыщи с Двенадцатого называют между собой не иначе как «пудельком Сондры»…

Надеюсь, он не заметил, что я вздрогнул… Заметил, его губы брезгливо скривились.

— Как получилось, что это ничтожество внезапно не просто осмелилось поднять голову, не просто внятно сумело изложить действительно дельные предложения по производству… Как оно внезапно изменилось внутренне настолько, что я готов пожать ему руку прямо сейчас? Ну? Что скажешь, пуделек Сондры? Что скажешь, Клайди-маленький?

Я уже взял себя в руки. ''Пуделек Сондры''? Кто-то метко припечатал, интересно, кто?

— Скажу, что ты не задал свой главный вопрос, Гил.

Они не дрогнув принял обращение по-семейному, чего уж там, раз пошел разговор глаза в глаза.

— Как интересно… И какой же вопрос я избегаю тебе задать, Клайд?

— Почему я явно не собираюсь проявлять свои таланты на фабрике пылесосов Финчли через всего-то четыре месяца, Гилберт.

Глаза его расширились, он побледнел.

— Ах ты…

— Тихо, братец!

Гилберт набрал воздух и медленно выдохнул, не произнеся ни слова.

— Так, хорошо. Считай, что этот вопрос прозвучал.

— Гил, ты же умный человек. Ответь на свой вопрос сам.

Никаких оправданий, никаких развернутых объяснений. Пусть думает и додумывает сам. А я помогу. Аккуратно.

— Клайд, ты уже почти официальный жених Сондры, разве не так?

Я рассмеялся, подбавив в смех обдуманную дозу горечи.

— Ничего подобного, ее родители и слышать не захотят о таком зяте, как я.

— Это всем известно, но когда Сондре исполнится восемнадцать, им придется принять ее решение.

И тут Гилберт понял. Решил, что понял.

— Ты передумал и хочешь с ней расстаться?

Ну, давай. Давай!

— Да.

— Но почему? Она действительно любит тебя, конечно, в ее понимании, но любит!

— А ты не допускаешь мысль, что мне надоело быть «пудельком»?

— Допускаю. В свое время она хотела сделать таким пудельком меня.

— И?

— И с тех пор она меня ненавидит. Опять таки, в ее понимании. На самом деле и ее любовь, и ее ненависть — игра. Игра в любовь, игра в ненависть. Игра в куклы. Дети играют в куклы. Дети ломают куклы.

Мне показалось или в голосе Гилберта появилась горечь? Он продолжает.

— А когда появился ты, так на меня похожий, возродилась мечта о Гилберте-пудельке. Да! Ты не знаешь, но изначально она задумала игру, игру, чтобы больнее ударить меня.

Я молча угрюмо усмехнулся в ответ. Игра… Перед глазами встал темный дом и в окне одинокая тусклая лампа. Игра…

— Но девочка заигралась, Клайд. И получила сполна, любовь, чувства, яркие эмоции, романтику. И теперь она получит боль. Наверное, первую настоящую боль в ее беззаботной пустой жизни.

Гилберт заговорил горячо и тяжело, как будто вынося приговор.

— Что же, это будет справедливо.

А у меня перед глазами так и стоит окно, и в нем силуэт Роберты. Она сидит одинокая, отчаявшаяся. По щеке ее стекает слеза. Она ждет. Ждет. Да, Сондра ни в чем не виновата, но это будет справедливо. Знал бы Гил, насколько он сейчас прав…

— Да, Гилберт, это будет справедливо.

— Хватит ли у тебя духу, Клайд? Она возненавидит тебя. Она будет ненавидеть нас обоих.

— Мы справимся.

И я протягиваю ему руку. Он несколько мгновений неподвижно смотрит на неё. Руку не убираю, держу твердо, глядя в глаза. Ответный взгляд остается ледяным, но он протягивает руку таким же твердым жестом.

— Не друзья. Запомни это.

— Запомню.

— Иди сейчас домой, завтра начинаем перестройку твоего отделения.

— Гилберт…

— Да?

— Я не приду на обед в эти выходные, не затруднит дипломатично передать дяде?

Он несколько мгновений смотрит мне в лицо, раздумывая. Коротко кивает, резко разворачивается и уходит, через минуту мимо меня пронесся синий автомобиль, успел заметить мертвую хватку пальцев на руле и сжатые губы. Глаза как будто смотрят в прорезь прицела.

Тишина в комнате. Роберта держит чашку двумя руками и задумчиво смотрит на меня.

— Он страшный человек, Клайд. Я боюсь.

— Он несчастный человек, милая. Он испытывает боль. Он знает, что такое страдать.

— Все равно… Страшно…

— Иди ко мне…

Берта нерешительно оглядывается, медленно ставит чашку на стол. Вижу ее смятение, посерьезневшее лицо.

— Устала ты на стуле сидеть, давай ляжешь, а я посижу рядом.

С явным облегчением она вздохнула и улыбнулась, начала собирать чашки и тарелки. Встал и попытался ей помочь.

— Нет, я сама, сиди.

Смотрю, как она хлопочет и еще раз вспоминаю разговор с Гилбертом. Его глаза, горящие ледяным пламенем. Он ненавидит.

Тихо прикрылась дверь, та самая, Берта все еще немного стесняется туда заходить при мне. Отхожу к окну и смотрю на темную тускло освещенную улицу. Всего пару дней назад я влез сюда такой же ночью и с того момента прожита целая жизнь.

— Клайд, постой так еще минутку, пожалуйста.

Свет гаснет и слышу, как Берта юркнула в кровать.

— Иди сюда, — громко шепчет из-под одеяла, — садись рядом.