Выбор воды

Всю неделю мы опрашивали местных жителей о влиянии скульптур коров на восприятие мяса, но ничего интересного узнать не удалось, хотя выборка ещё мала и нужно было продолжить опрос. Разве что одна пенсионерка рассказала, как её внук, часто навещающий корову на качелях, отказался от котлеты, когда был у неё в гостях.

Вся надежда – на этого мальчика.

В субботу, позавтракав сыром с местной Рыночной площади, мы с Густавсом отправились в Кулдигу и Лиепаю. Кулдига может перекричать Вентспилс по тишине: город погрузился в испанскую сиесту, хотя на улице ещё утро и градусов двенадцать. Водопад на Венте искать долго не пришлось: он гудел издалека, и это самое громкое, что я слышала в старом городе. Вента срывалась через порог, падала, перекатывалась и грохотала. Через полчаса я дождалась летучих рыб. Они выныривали из бурлящей воды, сопротивляясь реке. Я слышала всплеск каждой рыбы – упорный, звенящий, тяжёлый, – хотя Вента вздыхала громче всех их вместе взятых.

Дорога в Лиепаю заняла ещё час. Мы припарковались у забора с надписью «Food, beer, rock'n'roll» – подходящая татуировка на коже рок-столицы Латвии.

Здесь крик чаек уже не главный звук – а только голос в хоре, слышный вместе с трамваями, колоколами и студенческой болтовнёй. Если в городе, где ты рос, нет чаек, то, приезжая туда, где они есть, будешь оглушён их криком и в первые дни не уснёшь. Смогу ли я отличить крик чаек на Волге от крика чаек в Вентспилсе и Лиепае, если мне включат их в записи? Или крик их везде одинаков, только акустика каждого города отличается?

В глубине улиц старела узнаваемая тишина северного города, ведущая к морю. Дюны в Лиепае выгибались спинами ежей. Двое ехали на велосипедах по песку, как по асфальту. Берег не кончался, но пора назад, и мы нырнули через дюны в спальный район в поисках трамвайной остановки.

На обратном пути Густавс решил показать мне тайное место, где был в прошлом году. Мы ехали из Лиепаи в сторону Вентспилса, свернули на трассу P111, разыскивая точку под названием «Jūrkalne». В красной «Мазде» впереди везли овчарку. Она высунула морду в окно, рвала пастью воздух. Своей надеждой похожа на человека.

Густавс хотел успеть к закату.

– Проверь карту. Я точно не помню, какой поворот. Должен быть указатель.

– Всегда веришь указателям?

– Это единственная надёжная вещь.

– Мы заблудились? Ни одного указателя.

– Протри мои очки, пожалуйста, – он отдал их мне. – Э! Ты что делаешь?! – Густавс резко остановил машину. – Дай сюда! Нельзя протирать очки майкой, ты их испортишь. Для этого существуют специальные салфетки, – Густавс протёр очки салфеткой, которую достал из бардачка. – Консультант в оптике сказал, что очки нужно протирать этой салфеткой хотя бы раз в день.

Из бардачка посыпались рекламные листовки.

– Что это?

– Понимаешь, когда на улице дают рекламную листовку, я её сразу не выкидываю, чтобы не обидеть человека, который её дал. Кладу в карман. Сажусь в машину, и что-то мешает в кармане. Убираю её в бардачок, чтобы потом выкинуть. И забываю. Вот – накопились.

Я выгребла листовки из бардачка, из-под сиденья и вышла из машины. Метров через пятьдесят нашла урну у магазина.

Густавс выключил аварийки. В сумерках деревья сливались в один лесной трафарет.

– Слово какое-то страшное – «выбросить», да?

– Густавс, тебе тридцать девять! Что это звенит?

– На заднем сидении? Коробка с бокалами.

– Какими бокалами?

– Грязными. Забрал из офиса после вчерашнего. Не хочу коллег беспокоить. В апартах помою, утром обратно отвезу.

Когда мы доехали до «Jūrkalne», Густавс повёл меня через сосновый лес на обрыв у моря. Никого. Волн наверху не слышно.

– Эти розовые полосы заката такие прямые. Как по линейке. Ты разлиновал, Густавс?

– Только не говори, что тебе всё это напоминает берег Волги.

– Да, то же самое. Как будто стою на нашем высоком яру с сосновым лесом и смотрю на закат на Волге. Только вместо Волги – море. Отец подолгу стоял на яру и смотрел на Волгу. Словно это его предназначение. Он – это продолжение берега. Стоял на обрыве, а мы с мамой бродили рядом, смотрели на воду, на небо из-за его спины. Отец повторял: слишком близко не подходите, обвалиться может. А сам стоял на самом краю. Потом он говорил: холодно, пошли. И мы уходили через лес.

– Спустимся к морю?

Холодный ветер гонял нас по берегу. Тёплая куртка не спасала. Пустота не откликалась. Порозовев, море превратилось в свекольный суп-холодник, которым любят угощать местные.

Через лес мы вернулись к машине. До Вентспилса ехали молча. Бокалы в коробке на заднем сидении звенели так громко, что должны были разбиться.

В Вентспилсе Густавс вернул машину в прокат и отнёс коробку с бокалами в апартаменты. Спать не хотелось. На главной улице мы нашли открытый бар с бильярдом.

– Я уже и забыл, как это делается. Какие правила? – спросил Густавс.

– Мы играем в анархический бильярд!

– Какой анархизм? Ты что, из этих? Из анархистов? Я ни в чём политическом участвовать не намерен!

– Я уже поняла, что ты «в домике», успокойся. Анархический бильярд – это когда правил нет никаких.

– Как тогда играть?