Выбор Зигмунда

На улице Коронари его начала мучить жажда, и подавить ее не смогла даже легкая «Трабукко». Во время ходьбы курение доставляло ему меньше удовольствия: то одно, то другое бросалось ему в глаза и отвлекало от сигары, поэтому он не полностью ощущал ее вкус. Курить сигару все равно что быть рядом с женщиной: и для того, и для другого нужно спокойствие, если только мужчина не грубый самец, который хочет самку. Он погасил окурок о стену и при этом прочел надпись на табличке: «Улица Панико». Та самая улица, на которой, как сказала Мария, у ее матери есть винная лавка. Вот где он утолит и жажду, и любопытство, хотя Мария, должно быть, сейчас убирается в его комнате.

Вряд ли у ее матери заведение класса люкс. Значит, возможно, ему нужна та лавка, у которой на двери зеленая занавеска. Фрейд вошел туда, и у него перехватило дыхание – больше от тишины, порожденной его появлением, чем от запахов вина и горького дыма. Женщина с суровым лицом, в прошлом знавшая лучшие времена, сперва строго взглянула на него, но в следующую секунду ее лицо просияло, словно она увидела Мадонну. Хозяйка жестом попросила Фрейда подойти к прилавку и спросила:

– Вы австрийский доктор, верно?

Когда Зигмунд кивнул в ответ, женщина хлопнула в ладоши и оставила их сложенными вместе словно для молитвы.

– Ох, Святое Небо, какое удовольствие, какая честь! Вы знаете, Мария мне много говорила о вас. Прошу вас! Что я могу вам предложить? Подойдет вам прохладное вино – не то, что пьют эти мужланы, а хорошее? Оно утоляет жажду и прогоняет плохие мысли.

Не успев сказать ни слова, Фрейд уже увидел перед собой стакан белого вина, взглянул на него, вторым взглядом поблагодарил хозяйку и сделал первый глоток. Через мгновение он почувствовал себя на возвышенностях своей Вены, в Гринцинге, среди деревянных столов винной лавочки из тех, где крестьяне-виноделы торгуют вином своего изготовления, в тени виноградных лоз, на которых висели грозди кислого винограда. Марта, которая еще не была его женой, молча слушала его, а он признавался ей в любви, и у него в горле было сухо от волнения.

– Мария, беги сюда! – крикнула хозяйка.

Когда Фрейд поднял взгляд от стакана, ему показалось, что он видит перед собой улыбающееся лицо Марты; таким оно было, когда она сказала ему «да». Но перед ним была другая женщина, может быть, еще красивее. А может быть, все дело было в вине.

– Добрый день, доктор! Какая приятная неожиданность!

Губы Марии улыбались, но в глазах улыбки не было.

– Я… – Фрейд сделал усилие, чтобы овладеть собой. – Я проходил здесь, возвращался в Ватикан и…

– И что-то купили, – сказала Мария, бросила фартук на прилавок и поправила волосы. – Я полагаю, это были сигары.

Фрейд пожал плечами, и ему захотелось сейчас же выкурить еще одну из этих сигар.

– Выйдемте отсюда, здесь нельзя говорить.

А у него не было никакого намерения говорить. Будь проклято его странное желание зайти в этот кабачок! Мария взяла его под руку; такого знака доверия он не ожидал. Впрочем, это ее территория, здесь она не служанка, а хозяйка.

У доктора на теле выступил пот, и причиной этого было не только выпитое натощак вино. Они сели в тени на каменную скамью возле рассыпающего брызги маленького фонтана. Его журчание наполняло тишину этого уголка. Взгляд Марии терялся вдали, словно она смотрела на какую-то точку в дальнем конце улицы. Это встревожило Фрейда. Когда его пациенты смотрели в потолок и молчали, это значило, что приближается момент болезненного или смущающего признания.

– Увидеть вас здесь – это просто чудо. – Сказав это, Мария прикусила губы. – Я не знаю, к кому обратиться; даже мать не поняла бы меня.

В следующую секунду у нее из глаз полились слезы, и она прислонила голову к плечу Фрейда. Ученый огляделся вокруг; к счастью, прохожих было мало, и у них, кажется, нашлось о чем думать, кроме пары на скамье. Инстинкт подсказывал ему, что нужно встать и решительно прекратить эту доверительную близость, которую все – и они оба в первую очередь, – посчитали бы неуместной или даже вызывающей. Но именно по данной причине эта близость доставляла ему удовольствие, от которого он не мог избавиться. Ведь он сам утверждал, что нарушение правил освобождает от невроза, а невроз подавляет сексуальный инстинкт и, кроме того, зашифровывает свои причины, а иногда и симптомы так, что их нельзя понять с первого взгляда. Неврозы похожи на те комнаты, в которых навсегда запирали опасных сумасшедших, – звукоизоляция внутри, неприступность снаружи, войти туда может лишь тот, у кого есть ключ. Психоанализ как раз и есть такой ключ.

Однако ему было бы гораздо удобнее излагать эту теорию на авторитетном собрании медиков, чем испытывать ее на собственной шкуре, то есть коже. А кожа Марии пахла не вином и не щелоком, а сиренью, вербеной и потом; эта смесь была запахом жизни и природы. Он вынул из кармана носовой платок и вложил его ей в пальцы, строго следя за тем, чтобы держаться прямо. Мария отодвинулась первой, шмыгнула носом и сказала:

– Извините меня, доктор, я не хотела.