Выдержал, или Попривык и вынес

И послдующіе дни дйствительно было одно наслажденіе сидть и любоваться величественной панорамой горъ и долинъ, лежащихъ подъ нами, и сть ветчину и крутыя яйца, между тмъ какъ духомъ и глазами восхищаться то радугой, то грознымъ и безподобнымъ закатомъ солнца. Ничего такъ не придаетъ любви къ прелестному виду, какъ ветчина и яйца. Ветчина и яйца, а потомъ трубка, старая, перваго разряда, прелестная трубка, ветчина, яйца и видъ, быстро несущаяся карета, ароматичная трубка и довольное сердце — это есть счастье. Счастье, о которомъ мечтаетъ и за которое борется все человчество и во всхъ возрастахъ.

ГЛАВА XVIII

Въ восемь часовъ утра мы достигли и развалинъ бывшаго важнаго военнаго пункта «Кэмпъ-Флойдъ», около сорока пяти или пятидесяти миль отъ Соленаго-Озера-Сити. Въ четыре часа дня мы были уже въ девяносто или во сто миляхъ отъ Соленаго-Озера. И теперь мы вступали въ такую страшную степь, что Сахара въ сравненіи покажется ничто, а именно «alkali» степь. На протяженіи шестидесяти восьми миль въ ней всего одинъ прудъ, я не могу сказать, чтобы это былъ въ полномъ смысл слова прудъ, по моему, это скоре было депо воды, находящейся въ необъятной степи. Если память мн не измняетъ, то въ этомъ мст даже не было ни колодца, ни ручейка, а воду привозили на мулахъ и на быкахъ съ другого конца степи. Тутъ же была почтовая станція; отъ начала степи до этого мста было сорокъ пять миль, а отъ этого мста до конца — двадцать три.

Мы тащились, едва двигаясь, въ продолженіе всей этой ночи и къ утру, длая сорокъ пятую милю, дохали до почтовой станціи, гд была эта привозная вода. Солнце только-что вставало. Намъ ничего не стоило прохать степь ночью, когда мы спали, и пріятно было подумать, что мы дйствительно лично прохали эту степь и всегда могли говорить о ней, какъ знающіе и опытные, въ присутствіи людей, не бывавшихъ тамъ. Кром того, пріятно было знать, что степь эта была не изъ ничтожныхъ, мало извстныхъ, но, наоборотъ, ее можно было назвать скоре столицею всхъ другихъ.

Все это хорошо, но теперь приходилось хать степью днемъ. Вотъ это превосходно, ново, романично, интересно, для этого стоило путешествовать, для этого стоило жить! Мы объ этомъ непремнно напишемъ домой!

Эта восторженность и жажда приключеній, однако, скоро увяли подъ зноемъ августовскаго солнца и длились не боле одного часа. Одинъ несчастненькій часъ — и потомъ намъ стало стыдно нашего юнаго увлеченія. Поэзія состояла вся въ ожиданіи. въ дйствительности ея не было… Вообразите себ обширный, неволнующійся, тихій, гладкій океанъ, какъ бы мертвый и обратившійся въ пепелъ; вообразите необъятное пустынное пространство, покрытое шалфейными кустами, вс въ пепл; вообразите безжизненную тишину и уединеніе, которыя находятся въ такомъ мст; представьте себ карету, съ трудомъ двигающуюся, врод маленькаго жучка, и поднимающую пыль столбомъ, посреди этой громадной равнины; это тихое, однообразное и скучное движеніе ея, часъ за часомъ, и все еще не видать конца; вся упряжь, лошади, кучеръ, кондукторъ и пассажиры, все это покрыто густою пылью пепла; усы и брови въ пепл, какъ кусты зимою, покрытые снгомъ. Вотъ она, дйствительность! Солнце печетъ безпощадно, испарина выступаетъ изъ всхъ поръ какъ у людей, такъ и у животныхъ, но едва она покажется, какъ тутъ же высыхаетъ; воздухъ не шевельнется, духота смертная, небо чисто и ясно и нигд не видно облачка; вокругъ нтъ живого существа, куда ни посмотри, все степь и степь, однообразно тянущаяся степь со всхъ сторонъ; не слыхать ни звука, ни шороха, ни жужжанія, ни взмаха врыла или дальняго крика птицъ, ни даже стона умершихъ душъ, вроятныхъ обитателей этого мертваго пространства. И только по временамъ чиханіе отдыхающихъ муловъ, жеваніе и чавканье ими удилъ рзко отзываются въ этой ужасной тишин и не разгоняютъ впечатлнія ея, а, наоборотъ, усиливаютъ у человка чувство одиночества и безпомощности.

Мулы, посл долгой брани, ласковаго понуканія и ударовъ кнута иногда порывались тащить карету, поднимая пыль выше колесъ, но это длилось недолго, посл пройденныхъ ста или двухсотъ ярдовъ, они снова остановились и опять начиналось чиханіе и жеваніе удилъ. Опять порывы къ движенію и опять отдыхъ. Весь день мы такъ промаялись, безъ воды для животныхъ и ни разу не перемнивъ ихъ; по крайней мр, одни и т же мулы везли насъ въ продолженіе десяти часовъ, а тутъ немного не хватаетъ до цлаго дня, да еще такого, какъ въ alkali степи. хали мы отъ четырехъ утра до двухъ пополудни; къ тому же была убійственная, угнетающая жара и духота, а въ нашихъ кувшинахъ послдняя капля воды и та высохла, а между тмъ мы изнывали отъ жажды! Было глупо, скучно и тяжело, и какъ нарочно, часы утомительно длинно тянулись и казались намъ годами, такъ хотлось бы ихъ ускорить! Пыль alkali была настолько дка, что губы наши полопались, глаза едва смотрли, а изъ носу постоянно текла кровь, такъ что ничего романическаго и интереснаго въ этомъ не было, а была одна страшная, ненавистная дйствительность — жажда, изнемоганіе и тоска.