Выход 493

Как бы там ни было, но на научном уровне доказано, что все биологические процессы зараженных неизвестным вирусом людей, поддерживающие жизнедеятельность их организмов, сначала сокращались до минимума. Фактически они становились обычнейшими мертвецами. Вот только с какого времени?.. Возможно, с тех самых пор, когда умерли перечисленные выше категории людей, а может, и еще раньше — с того момента, как игла выскользнула из их вен на военной химбазе? Тем не менее существование привитых по необъяснимым причинам продолжалось. При этом их мышечные ткани, их кожное покрытие не старели в привычном понимании этого слова. Они перешагнули ступень старения и сразу вошли в стадию отмирания. Синхронного, постепенного отмирания, которое протекало гораздо быстрее, чем обычное старение, вызванное наступлением соответствующего жизненного этапа. А позже, на какой-то стадии, это отмирание остановилось. После этого у них не осталось ни мозга, ни сердца, ни души. Они перестали быть людьми, они стали зомби. Люди стали их едой. Люди стали их врагами. Люди стали их мишенью…

В двери долбили с таким упорством, будто в квартире закрылся насильник, над которым горожане решили совершить самосуд. Старик прокашлялся в очередной раз, приподнялся на кровати, и нижняя челюсть у него бессильно отвисла, открывая черный проем, окруженный несколькими редкими кривыми, необычайно длинными зубами. Его лицо исказилось в гримасе боли, и он опустил сухие босые ноги на пол.

— Я… не они… — едва произнося слова, сказал старик, подымаясь, чтобы сесть. — Хотя если честно, то мне жаль… Эта вакцина… — Он покосился на спешно выброшенные Секачом на пол пустые ампулы. — У меня побочное явление…

Крысолов отвел в сторону руку — жест, красноречиво объясняющий остальным, чтобы не двигались, оружие опустили, но бдительности не теряли.

— Кто вы? — спросил он, немного удивившись, что задает вопрос шевелящему губами высохшему трупу.

— Я не знаю… Не помню… — Он прокашлялся и поднял на Крысолова глаза. — Я больше сплю, чем живу… Я не стал как они, но и не сдох… Я столько раз засыпал… думая, что не проснусь… но просыпаюсь всегда, когда слышу запах пищи… — Лек нервно зашмыгал носом, поняв, что под словом «пища» он подразумевает их, людей. Но старик, заметив это, поспешил его успокоить: — Не бойтесь, молодой человек… Мой побочный эффект как раз в том и заключается, что я… — он снова закашлялся, словно силясь заглушить начинающие давить на психику усилившееся мычание и удары в дверь, — не утратил способности думать. Не потерял рассудок. Я не они, но они меня почему-то не жрут, хотя каждый раз я их об этом умоляю… Они были здесь тысячу раз… но меня не трогают…

— Почему вы здесь? — спросил Крысолов, не спуская с него глаз.

— Я здесь умер, — ответил он, и у Секача неприятно зачесалась, покрывшись легким морозцем, ладонь, «перебинтованная» станционным смотрителем в Яготине. — И проснулся таким… Я когда-нибудь срастусь с этой тахтой, черт бы ее побрал… Понятия не имею, сколько так уже провалялся. Сколько лет после войны прошло-то?

— Тридцать шесть, — ответил Кирилл Валерьевич.

Штукатурка вокруг входной двери начала отпадать крупными кусками. Замки стонали и скрипели, красноречиво намекая, что, если ничего не предпринять, надолго их не хватит.

— Тридцать шесть, — вдумчиво повторил старик, и глаза его вдруг прониклись болью и состраданием. — Вот что, мужики… Бегите-ка вы отсюда. Бегите к чертовой матери из этого города. Вам здесь не укрыться — они просыпаются. Они слышат ваш запах и просыпаются… Не все такие сознательные и беспомощные, как я… Их много. Очень много. Если они окружат дом, вам конец. Я уже чувствую, как дрожит земля под их ногами. Бегите в спальню, на балкон, спускайтесь по пожарной лестнице…

Старик как раз договаривал последние слова, когда верхняя петля, удерживающая входные двери, вырвалась из стены, дверь покосилась и в щель просунулись бледные руки. Сталкеры рванули было к спальне, но старик что-то выкрикнул, и они остановились.

— Пожалуйста… — Он посмотрел на Крысолова глазами нищего, просящего подаяние, и сомкнул веки. — Я больше не хочу ждать…

— Покойся с миром, — сказал Крысолов и, спешно перекрестившись, кивнул напарнику.

Секач упер приклад облюбованного им ружья в плечо, направил дуло на старика, отвернулся и спустил курок. Выстрелом двенадцатого калибра с расстояния одного метра седовласую голову легко сняло с плеч и раздробило на куски, но такого эффекта, как у девицы из кафе, не было — мозги не брызнули по стенам, они рассеялись как пыль.

— На балкон! — выкрикнул Крысолов, и они заспешили прочь из комнаты с продолжающим сидеть, свесив ноги, стариком без головы.