Выше звезд и другие истории

Без контруколов разрешено обходиться в следующих случаях: после стерилизации или завершения менопаузы; при обете безбрачия или строгого гомосексуализма; или после официального объявления, сделанного женщиной и мужчиной, о намерении совершить зачатие. Женщина, нарушившая обет безбрачия или зачавшая ребенка не от объявленного партнера, может получить укол постфактум, но после этого и она, и ее партнер обязаны делать инъекции в течение двух лет. Неразрешенные беременности прерываются. Безжалостные социальные и генетические причины, обусловливающие подобную систему, разъясняются каждому еще в школе. Но никаких причин не будет довольно, если свою личную жизнь ты сможешь держать в тайне. Вот этого-то у тебя и не выйдет.

Знает твой коридор, твоя семья, твой сектор, твоя родня, вся твоя четь знает, кто ты и где ты, и чем ты занят, и с кем, и все они сплетничают. Честь и стыд – могучие общественные силы. Поддерживаемые полным отсутствием уединения, подчиненные рациональным нуждам, а не стремлению подчинять и подчиняться, стыд и честь могут поддерживать социальную стабильность очень и очень долго.

Подросток может выделиться из родительского жилпространства, найти однокомнату в другом коридоре, другом секторе, сменить даже четь, но все в новом коридоре, секторе, чети будут знать, кто входит в твою дверь. Они будут наблюдать, и любопытствовать, и бдеть, и интересоваться, по большей части доброжелательно, но всегда в смутной надежде позлословить, и они будут сплетничать.

Садок, он же Крольчатник – вот первое место, куда переселяются юноши и девушки, покинувшие родной дом. Это имя носила сетка коридоров в четвертой чети, близ колледжа. Все комнаты здесь были одиночные, некоторые – меньше стандартного объема, а стены, следующие кривизне обшивки главного ускорителя, сходились не под прямыми углами. Студенты двигали перегородки, пока сектор не превратился в лабиринт каморок и сожилищ. В Садке было шумно, безалаберно, пахло ношеной одеждой. Спали здесь редко, а любились небрежно. Но в клинику за контруколами являлись все.

Луис поселился близ Садка, в трипространстве с двумя другими студентами-медиками, Танем Бинди и Ортисом Эйнштейном. Син по-прежнему обитала во второй чети, в одном жилпространстве с Яо. Каждый день она тратила по двадцать минут на дорогу до колледжа и обратно.

Пройдя через обычный для подростков период сексуальных опытов, поступившая в колледж Син дала обет безбрачия. Она заявила, что не хочет, чтобы ее биологические ритмы диктовались уколами, и не желает, чтобы чувства мешали учебе – хотя бы пока она не закончит колледж.

Луис продолжал ходить на уколы каждые двадцать пять дней, никаких обетов не давал, но и не спал ни с кем из знакомых. Никогда. Единственным его сексуальным опытом был промискуитет школьных вечеринок.

Оба знали это друг о друге, потому что знали все. И друг с другом никогда об этом не говорили. Молчание их было таким же взаимным, глубоким и уютным, как их беседы.

Их дружба, конечно, тоже была общеизвестна. Друзьям вольно было спорить, почему Син и Луис не спят друг с другом и когда же наконец до этого дойдет.

Но под поверхностной дружбой таилось что-то, не ведомое никому, что не было дружбой: обет, данный не словом, но телом, недеяние, имевшее важнейшие последствия. Они служили друг для друга уединением. Они нашли, где это – вовне. И ключом к нему было молчание.

Син нарушила обет, нарушила молчание.

– Разложился до виртуального скелета, – рассеянно пробормотал Луис, думая явно не о в-трупе, у которого учился анатомии.

Автор программы запрограммировал свое творение на то, чтобы направлять и песочить начинающего препаратора. «Продолговатый мозг, идиот!» – шептали недвижные губы, и в пустой грудной клетке гулко отдавалось: «Ты что, решил, что вот это – слепая кишка?» Син нравилось слушать, как язвит труп. Если не ошибаться, тот порой вознаграждал студента, читая стихи. «Похлопаем в ладоши и споем!» – восклицал он, даже когда Луис удалял ему гортань.

Но сегодня Луис не рассказывал мертвецких баек, а только сидел в мрачной задумчивости за столом в студенческой закусочной.

– Луис, – проговорила она, – Лена…

Луис вскинул руку – так резко, так неслышно, что Син умолкла, едва проронив имя.

– Нет, – бросил он.

Очень долгая пауза.

– Слушай, Луис. Ты свободен.

Он снова вскинул руку, отвращая речь, защищая тишину.

– Я хочу, чтобы ты знал, ты… – настаивала она.

– Ты не можешь меня освободить, – промолвил он. Голос его сел – от гнева ли или другого сильного чувства. – Да. Я свободен. Мы оба свободны.

– Я только…

– Нет, Син! Не надо. – На миг их взгляды встретились. Луис поднялся. – Пусть, – проговорил он. – Мне пора.

Он двинулся прочь, огибая столы. Ему говорили: «Привет, Луис» – он не откликался. Ясно было, что случилась ссора. Син и Луис сегодня в закусочной повздорили. Эй, что это на них нашло?

Инь-Ян