Выслеживая Вьет-конг Личные воспоминания участника программы «Феникс»

Еще задолго до того, как взять в руки перо, я думал о том, чтобы написать книгу о Вьетнаме. В конце концов, удачный (или неудачный) жребий сделал меня очевидцем и участником нашей первой проигранной войны — сначала в качестве советника по разведке южновьетнамских вооруженных сил, а затем в качестве члена миссии США в Сайгоне во время мертворожденного перемирия с 1973 по 1975 год. Во время войны я почти два года жил и воевал в одной из самых печально известных провинций Вьетнама, а во время «мира» служил в качестве переговорщика в тщетной попытке вырвать у упрямых вьетнамских коммунистов информацию о наших пропавших без вести военнослужащих. Поиск этих сведений неоднократно приводил меня в Ханой, и этот опыт расширил мое представление о великой борьбе, охватившей меня, моих соотечественников и вьетнамский народ.

Тем не менее, свое желание написать ее я подавлял всякий раз, когда меня оно охватывало. Поначалу просто было очень трудно оставаться объективным — слишком мало времени прошло после падения Сайгона, когда я бежал с крыши посольства США на вертолете морской пехоты за несколько часов до того, как северовьетнамские танки триумфально вошли в город. Травмирующая, насыщенная эмоциями атмосфера тех последних дней в Сайгоне делала любой объективный рассказ о том, что с нами произошло, трудным, если не невозможным.

Меня также сдерживал тот факт, что в общей картине событий, разворачивавшихся вокруг меня во Вьетнаме, я был должностным лицом низкого уровня. Капитаны не пишут истории войн, эта задача приличествует генералам. Весь мир ждал мемуаров генерала Уэстморленда, и кому были бы интересны мысли одного из тысяч младших офицеров, служивших во Вьетнаме? Каждый раз, когда у меня возникало искушение написать, я напоминал себе об этом, как и о том, что прежде чем высказаться, кадровые офицеры обычно ждут выхода на пенсию (или, по крайней мере, двадцатилетней выслуги).

В разговорах между собой военные часто вспоминают самоуничижительную шутку о том, что сказки и военные истории отличаются только первой строчкой. Сказки начинаются со слов «Жили-были…», а военные истории — с «Вот я был…». Мне не хотелось никого утомлять своей историей, как бы она ни начиналась.

Но время постепенно ослабляло боль от последней агонии Сайгона. Несмотря на свои сомнения, я поддался искушению изложить свои мысли в письменном виде — под влиянием друзей (которые убедительно доказывали, что американский народ еще не осознал причины нашего провала во Вьетнаме) и собственного постепенного осознания того, что мой взгляд как рядового участника войны был скорее преимуществом, чем препятствием.

Не то чтобы вклад высокопоставленных политиков и исполнителей был неважным. Напротив, хроники наших военных и политических лидеров очень важны для понимания истории. Их служебное положение как послов, генералов или влиятельных членов правительств позволяет им делиться с читателями ощущением атмосферы в конференц-залах и штабах. В этом смысле передача ими своего опыта в письменном виде — как это уже сделали многие из главных действующих лиц во Вьетнаме — становится почти гражданским долгом. Их коллективные размышления о войне представляют собой увлекательную, хотя и далеко не исчерпывающую трактовку темы.

Но преимущества, которые дает взгляд сверху, иногда уравновешиваются опасностью изолироваться от реальных событий, приводимых в движение политическими решениями нашего правительства. Эти события неизменно влияют на жизнь, отношение и мотивацию людей, и слишком часто они создают новые проблемы, с которыми сталкиваются лица, принимающие решения. Высокопоставленные дипломаты и военные в чужой стране обычно вступают в контакт со своими столь же высокопоставленными коллегами, которые могут решить передавать точную информацию о происходящих событиях, а могут и не передавать. Такие люди сами могут оказаться в изоляции, или же у них могут быть веские причины искажать реальность для своих американских друзей.

Следовательно, простому участнику событий, вызванных политическими решениями, принятыми на расстоянии в полмира, тоже есть что сказать. Если он любознателен, не стал жертвой культурного шока и может преодолеть языковой барьер, то зачастую он узнаёт то, что практически неизвестно другим. Таким образом, Вьетнам, с которым я познакомился в 1971–1975 годах, во многом отличался от Вьетнама остальных американцев.

Как и многие другие, ехать во Вьетнам я не хотел. Не то чтобы боялся — хотя, наверное, да, действительно боялся. Я был, по-своему, членом все большего числа американцев, которых в тогдашней риторике стали называть «голубями». От многих моих коллег-скептиков меня отличало лишь то, что я выступал против войны с самого ее начала в начале шестидесятых годов и являлся кадровым армейским офицером.