Высокая кровь

Сергей сидел в полянке керосинового света за столом и рисовал химическим карандашом в тетради: извилины балок и линии трактов, кружки с названиями хуторов, ведущие к Манычу и от Маныча стрелки, обсаженные цифрами часов, минут и расстояний. Писал инициалы с размножавшимися знаками вопросов. Вопросов и было больше всего…

Они знали место и время. Впрочем, цель и маршрут угадать было просто, если знать о самой ревкомиссии и что та уже выехала… из Раздорской?.. Сусатского?.. Что касается времени, в засаде можно было провести и несколько часов, и даже сутки, с небольшой долей риска быть обнаруженными и разоблаченными каким-либо нашим разъездом. С красноармейскими значками на одежде и уж тем более с мандатами можно было сойти за своих, сказаться новобранцами, да хоть самой комиссией…

Неизвестных, с Извековым-Аболиным, Сергей обратным зрением насчитал четверых. Сколько было на гребне, оставалось гадать, впрочем, ясно, что горстка. Ушли ли за Маныч к своим или, наоборот, в красный тыл, неизвестно. В камышовых разливах озер, в извилинах ветвистых балок можно спрятать и полк — не настигнешь. На льду нашли два трупа в английском обмундировании, какое носили и красноармейцы: того немолодого, с волчьими глазами и лысеющим лбом офицера, которого с конем свалил Сергей, и коренастого, с обезображенным лицом — тот, верно, раненый упал с коня, и набежавшие красноармейцы в покаянном озверении разбили ему голову прикладами, не только не взяли живым, но и убили всякую возможность опознать… Да и кто опознал бы?

На яру обнаружили льюисовский пулемет с одним опустошенным диском и двумя запасными. Немой, отговоривший механизм — подзорная труба, в которую не видно ничего. Сергей знал чуть больше: он опознал среди лазутчиков Извекова — и никому об этом не сказал. Сначала, в первые минуты оглушенности, неведомо каким инстинктом умолчал, а уж потом…

Во-первых, он теперь не верил никому: непроницаемый, прозрачный враг внимал ему, выспрашивал, смотрел знакомыми глазами с одного из знакомых, бесконечно изученных лиц — с таким же выражением вины, что и все остальные. А во-вторых, Извекова-Аболина отпустил Леденев. И даже не то пугало Сергея, что леденевская великодушная причуда (связь с белым офицером, отъявленным врагом) немедленно будет поставлена комкору в вину, расскажи он, Сергей, обо всем, а то, что это будет каким-то идиотски-остроумным издевательством над самим Леденевым: вот, смотри, для чего ты его отпустил, на чью жизнь обменял его жизнь. Сергей узнал, как плачет Леденев, и не хотел услышать его смех.

Итак, надо думать, Извеков пробрался в захваченный нашими Новочеркасск и там связался с кем-то из белого подполья, а может, попросту столкнулся с какой-то сворой недобитков, а вот дальше… Вероятней всего, там-то, в городе, средь всеобщей гульбы и была установлена связь между группой и неведомым «иксом» из корпуса. Этот «икс» подчинил их себе, может быть, и снабдил документами, и Извеков мог видеть вот этого «икса», знать в лицо и по имени — да только где теперь Извеков? Может, раненный в спину, упал и издох в камышах.

Надо думать об «иксе». Тому было необходимо хотя бы раз в сутки выходить на связь с этими, которые, должно быть, двигались за корпусом в обозе. Пять-шесть человек? Как призраки, что ли? Под видом новобранцев? С мандатами политотдела армии? Или балками крались? Ночевали в степи? Как же связь? Черт знает кем представился Сергею этот «икс» — вот именно оборотнем, колдуном. У страха глаза велики, но зримого врага, пусть и возникшего из трещины земной коры, свалившегося на тебя откуда-то сверху, ты только в первый миг воспринимаешь как химеру, а потом уже он для тебя человек, уязвимый и смертный. В конце концов, понятно, кого бить. И даже если ускользнет, ты можешь судить о нем по следам. А тут не человек, не зверь, а скорее поветрие, облако, «тифос», заразная болезнь, которая не просто убивает, но и помрачает рассудок, погружает в горячечный сон, в бред преследования. Мог ли он все устроить один? Опережая всех на сутки?