Высокая кухня

– Оттуда я бросился бегом. Стоя у спуска в метро, я выкуривал сигарету за сигаретой, а потом ты вдруг появилась из-под земли, постепенно поравнявшись со мной на эскалаторе, – а ведь с момента, когда мы виделись в последний раз, я только и делал, что думал о тебе, я мечтал о тебе снова и снова, но теперь ты была здесь, и это было лучше всего на свете. Я отвел тебя к себе, но когда я открыл дверь и увидел свою квартиру, то снова забеспокоился, я подумал, что тебе не понравится, но на твоем лице не читалось ничего подобного, ты не смотрела по сторонам, ты смотрела на меня, я вспомнил тот благосклонный взгляд, которым ты одаривала Кассио, и постарался не думать о нем, я спросил, не хочешь ли ты выпить чего-нибудь, я налил тебе розового вина с грейпфрутом, которое в тот год пили все, – я подумал, что тебе понравится, и купил бутылку еще за пару дней до нашей встречи, когда, все еще не веря своему счастью, бесконечно поглядывал на календарь. Я хотел, чтобы все у нас с тобой было правильно, но знал, что я никто и звать меня никак, так что, когда ты вдруг оказалась передо мной – такая маленькая, такая спокойная, я спрашивал себя, как я даже на мгновение мог подумать, что у нас с тобой что-то получится, что у меня получится провести с тобой даже несколько часов, не рухнув при этом в обморок. Но ты сидела по-турецки на моем балконе, пила вино, которое я тебе налил, курила мои сигареты. Ты говорила, говорила без остановки, я начал потихоньку расслабляться, казалось, тебе со мной нравится, но точно я не знал, я смотрел на тебя в мерцающем свете осени, рассматривал каждую связанную с тобой мелочь и не мог понять, что со мной происходит, ты была чудом, внезапно возникшим на моем балконе, внезапно пришедшим ко мне. А потом, помнишь? Я приготовил тебе салат и предложил поесть, ты немного поклевала, а я подумал: «Ну я и дурак, надо ж было додуматься накормить этим кулинара». Тогда я предложил тебе пойти куда-нибудь выпить. Я привел тебя в самый роскошный бар в моем районе: дорогущее место, которое обычно было мне не по карману, в тот вечер почему-то пустовало. Мы сидели с бокалами по разные стороны стола, ты все говорила и говорила, под действием алкоголя я начал расслабляться, ты была рядом, такая чудесная, ты приехала, ты совсем не смотрела на часы, часов у тебя не было, зато была белая шелковая рубашка и черные-пречерные глаза, ты суетилась, тараторила, я не понимал ничего и понимал все – как тогда, при нашей первой встрече, я смотрел на тебя, и все мое тело взывало: «Она моя. Она создана для меня. А я для нее. Вот и все». Я наклонился вперед. Я поцеловал тебя. Твой рот открылся навстречу моему. Я подумал: «Черт. Черт черт черт». Я целовал тебя, перегнувшись через стол, пока не устал тянуться и сказал: «Хочешь, вернемся домой?» Когда я произнес это, ты не засмеялась, не одернула: «Это твой дом, а не мой». Ты сказала perfetto[18] и надела кардиган. На обратном пути я положил руку тебе на плечо и всю дорогу смотрел на нее: моя рука лежала на твоем плече, моя рука наконец тебя касалась. Понимаешь, до этого я ни разу не оставался с девушкой наедине, я ведь был еще очень юн: обычно мы тусовались компанией, и даже если я провожал кого-нибудь в конце вечера, то всегда все портил, а на следующий день добивался прощения всеми правдами и неправдами: за то, что перебрал, за то, что испугался. Но с тобой все было просто, ты взяла и приехала ко мне. Вернувшись в квартиру, ты сняла обувь и легла со мной на кровать. Ты молчала, но через несколько минут мы начали целоваться. Ты сняла рубашку через голову, и меня захлестнула волна восторга и ужаса: что же мне делать, как же я справлюсь с тобой, Оттавия? А потом ты начала двигаться – я никогда не видел, чтобы кто-то еще так двигался, одновременно плавно и стремительно; ты точно знала, чего именно ты хочешь, и между тем изо всех сил допытывалась, чего же хочу я, и мои непослушные, вечно непослушные руки, писавшие неразборчивые письма, ронявшие кофейные чашки, эти руки, не раз прищемленные дверью, вдруг развязались сами собой: теперь они точно знали, что и как им следует делать, теперь они знали все – они тянулись к тебе, обезумев от желания. В моих ладонях твоя кожа становилась водой, песком, глиной с моих уроков лепки. Помню, в тот вечер я овладел тобой в молчании ночи, начавшемся с твоего, я пытался построить убежище из наших тел, жест за жестом, камень за камнем, беспорядочные движения становились все более и более отчетливыми, и в этом укрытии ты не сводила с меня глаз. Я никогда ничего подобного не чувствовал. Ты немного пугала меня, понимаешь? Потому что ты была всем, чего я хочу, но я не знал, как сказать тебе об этом. Как же давно все это было. Не хочешь какой-нибудь шот? Давай-ка мы с тобой выпьем по шоту.

Мы откусили лайм, слизали соль с руки и залпом выпили по шоту текилы, а потом Клем сказал: