Высокая кухня

В сообщениях, на которые я никогда ему не отвечала, он писал мне, что ошибся, что от этого перевернулась вся его жизнь. Он думал, что желание угаснет, но этого не произошло. В каком стихотворении говорилось «Не упусти же, не упусти меня в этот раз»? Да уж, человек из прошлого. Он пришел ко мне прямиком оттуда со всеми своими ошибками, рассказать о чем-то, чего я раньше не знала. Он принес не хаос, скорее его брата-близнеца, сомнение. Рассекая волны, я постоянно гребла только вперед, как все остальные, не слишком часто оборачиваясь назад. Но вот вернулся Клем, и прошлое тоже вернулось ко мне, внезапно решив возобновить давно заброшенную партию. Иногда я думала: на самом деле он даже доволен, что у нас тогда ничего не вышло, – получается, это все еще неизведанная дорога. Возможно, он хотел начать жизнь заново. Я думала о том, каким он был в молодости: всегда с сигаретой, бедный, но упорный, он стоически выдерживал все беды и напасти, будто переплывая реку за рекой; я думала о том, как теперь по утрам он пьет чай с молоком, зашнуровывает ботинки и отправляется на поиски древностей. Я вспоминала, как он сидел за столиком в «Розе Сарона» и молча смотрел на меня, вспоминала ту сцену в саду – я могла тысячу раз проигрывать ее у себя в голове, ее невозможно было исчерпать или затереть до дыр, она оставалась такой же невероятной. Я знала, что где-то там – в «Розе Сарона», в саду, в Париже – какая-то часть меня затаилась, замерла, застыла как вкопанная и ждала его все это время. Я не понимала, как мне с этим справиться, говорила себе: «Греби вперед, только вперед», но я как будто плыла на байдарке и стремительно приближалась к водопаду – поток неукротим, сопротивление бесполезно. В ресторане я резала арбуз за арбузом своим самым большим ножом, за спиной стояла Марина, и я чувствовала, как обливаюсь потом даже на нашей прохладной кухне. Я думала о том, как Бенш просматривает кипу бумаг в своем кабинете, – говоря «это отец моих детей», я точно не знала, хвалю его или упрекаю, я думала о наших детях, смеющихся с друзьями на школьном дворе, я говорила себе «Сосредоточься, Оттавия, режь арбуз» и, как никогда раньше, чувствовала свое тело, чувствовала, как я стою, как напряжены мои ноги, мускулы, сухожилия, кровь, две коринфские колонны, две основы для фонтана, я думала о Клеме: «Вдруг он и правда перепишет историю – мы ее перепишем, выведем за пределы анекдота», я говорила себе «Надо успокоиться», и арбуз под моими руками превращался в пюре: это все так портят свою жизнь или только я? Неужели я одна была причиной всего этого хаоса? Что я упустила? Однажды Антония написала мне: «Иногда говорят, что первая любовь – единственная. Иногда – что она же и последняя. Иногда – что она вмещает в себя все остальные. Но никто не объясняет, как ее узнать». Не прекращая размешивать маслянистый крем, я представляла дом, который мог бы быть у нас с Клемом, сумей мы нормально объясниться. Мне виделись белые, почти пустые комнаты, полки из деревянных ящиков, заставленные книгами, маленькие горшочки с растениями, фарфоровая тарелочка в прихожей, в которой мы бы оставляли ключи. Детей там не было. Я представляла, как мои черные платья покорно висят рядом с его белыми рубашками, как две пары нашей обуви стоят у входной двери, словно лодки на причале. Я пыталась понять, подходила ли мне эта упущенная жизнь больше, чем та, которой я жила, правда ли я сбилась с пути или место, в котором я нахожусь, априори не может быть неправильным. История, которую рассказал мне Клем, не выходила у меня из головы, эта ужасная история упущенной любви преследовала меня, я теряла почву под ногами, тонула в этом бурном потоке. Поэтому я продолжала готовить: в каком-то смысле, только работая, работая до потери пульса, я точно чувствовала, что я – это я, Оттавия. Меня переполняли эмоции, но я старалась отыскать то ощущение – ледяное, мраморное, стальное, как капли дождя на коже, – что пронизывало меня, когда я готовила, читала, в одиночестве шла по улице, высоко подняв голову, в которой было хорошо и пусто.

VIII