Высокая кухня

Я не успела отреагировать, потому что в тот момент позвонила Беа: она сказала, что подъехала и ей нужно помочь разгрузить машину, а когда мы с Матильдой вышли на улицу, оказалось, что она прикатила на грузовичке. Тут за спиной послышался голос Кьяры, заметившей, что вещи сами с места не сдвинутся, так что мы отнесли все эти тяжести в сад. Я с интересом рассматривала ее золотые украшения с драгоценными камнями, заправленную в джинсы футболку, леопардовые кроссовки – я уже видела, как дети заползают под стол, чтобы незаметно потрогать их, но только сейчас впервые задумалась, из чего они сделаны на самом деле, – и уже сама приготовилась задать этот вопрос, как в калитке сада, словно в раме для картины, возник силуэт Антонии. С распущенными волосами, в длинном платье цвета давленой клубники и биркенштоках она остановилась на пороге, глядя на нас, словно верховная жрица, закурила сигарету и сказала, выдыхая дым: «Оттавия, может, на твоей кухне все и безупречно, но в твоей жизни что-нибудь постоянно будет выходить из-под контроля, имей это в виду. А теперь расскажи нам, что конкретно мы можем для тебя сделать».

Мы открыли вино. Не успев начать и второй сигареты, я объяснила им свой план: надо обустроить хижину так, чтобы я могла в ней жить. Они молча кивнули – все, кроме Матильды, которая сказала:

– Вот тянет тебя с детства на всякие…

– Приключения?

– На свою голову, – добавила она с улыбкой и все равно осталась нам помогать.

Мы работали весь день в тени олеандров. Когда нас увидел Бенш, я легонько помахала ему рукой и сказала: «Мы тут кое-что мастерим». Через три дня я позвонила подруге Антонии, которая умеет делать электропроводку. Мы с девочками уложили паркет, поставили столешницу, подключили розетку.

– А отопление? – спросила Кьяра, которая вечно мерзла.

– Скоро весна, – сказала Беа, глядя на меня.

– До зимы продержится. А там посмотрим, – отрезала Антония.

С каждым днем хижина все больше и больше облагораживалась, подруги помогали мне с потрясающей сплоченностью: Антония отвезла детей к маме, Беа взяла отпуск, а когда я поблагодарила ее за это, она ответила: «Работа подождет»; сама я трудилась вместе с ними, а потом уходила в свободное плавание, возвращалась в ресторан, составляла меню, думала о нем целый день, и все получалось: я отдавала распоряжения, и мы весь вечер выносили блюда – как-то так. Не знаю, что еще рассказать об этих днях. Я возвращалась домой поздно вечером и перед тем, как войти, в одиночестве выкуривала сигарету, любуясь в темноте нашей стройкой, ее прогрессом.

В то утро, когда хижина была готова, Бенш наконец понял, что именно я сделала. Он вышел на террасу с чашкой кофе, пока я орудовала лопатой в саду, собирая опилки и разбросанные гвозди. Он прищурился на солнце и сказал: «Слушай-ка, Оттавия, мне кажется или ты устроила себе хижину? Хижину, черт возьми!» Я подняла голову и посмотрела на него. Мой милый муж, мой прекрасный муж, он сиял еще ярче, чем солнце, освещавшее четкие черты его лица и руки, сжимающие деревянные перила. Был ли в этом намек на то, что он хотел бы так же сжать и меня? Я почувствовала, как что-то внутри задрожало, и привалилась спиной к деревянному фасаду. Я думала о том, какая она, моя история, о том, как мама стояла на кухне, упорно отказываясь сесть, о том, кем я была и кем хотела быть, о том, чего боялась и от чего бежала.

Той ночью я спала рядом с ним в нашей постели, с нежностью прижимая его к груди. Но, проснувшись на следующий день, я поняла, что отступать уже слишком поздно. В перерыве я взяла ресторанный грузовик и съездила в комиссионку у Порта-Маджоре, купила односпальную кровать, стол, стул, даже картину. Вечером снова поручила Марине закрывать смену, и она кивнула в ответ, я поужинала дома с семьей, почитала детям на ночь, расчесала девочкам волосы, всех поцеловала, а потом преспокойно ушла обратно в сад, словно так и надо.

Незадолго до полуночи Бенш постучался в дверь моей хижины. Стоя на пороге, он посмотрел на меня, потом на комнату за моей спиной, вытаращил глаза и проговорил сквозь зубы:

– Ты сбегаешь из нашего брака, Оттавия.

– Да нет же, наоборот, – переизобретаю его. Расширяю его границы. Смотри. Это экспансия.

– Это, дорогая моя, сепаратизм, а не экспансия. Ты даже картину повесила. Я же вижу. Я же тебя знаю. Ты собираешься остаться здесь. И это не шутки.

– Не шутки. Просто я не выдерживаю.