Высокая кухня

Мы жили на Сомали: два неугомонных парня с необычайным вкусом к жизни. Мир всегда был и остается не слишком дружелюбным местом, но, когда мы были вдвоем, он лежал у наших ног. На неделе мы грабили суда так же легко, как грызли семечки, извлекая съедобную часть и выплевывая шелуху. На украденные деньги я покупал тебе подарки, хотел порадовать тебя: необработанные рубины из Мозамбика, новенькие автоматы Калашникова. Ты был продолжением меня, и только сейчас я осознаю, что принимал это как данность. Не все на этой земле созданы для счастья. Однажды, засыпая в гамаке, подвешенном между двумя колючими кустами, я посмотрел на тебя в последний раз, не зная, что прощаюсь навечно. Я закрыл глаза, через мгновение мелькнула вспышка, и моя душа перенеслась в тело какого-то мужчины, живущего в большом пустынном регионе под названием Техас. Это было уже давным-давно. Спросонья мне до сих пор иногда мерещится запах твоего пота и морской воды. Единственный момент чистого счастья в моей жизни: когда мне кажется, что все это закончилось и мы с тобой снова вернулись на берега Адена, – но нет. Вместо этого я вижу лишь тело старой седой женщины, которая спит рядом со мной. Я смотрю в окно и вижу только пыльные улицы техасской Одессы. Если вдруг заглядываю в зеркало, то встречаюсь глазами с незнакомцем. Я обнимаю своего ребенка и ничего не чувствую. Во мне ничего нет – ничего, кроме воспоминаний. Которые все исчезают и исчезают, появляясь снова, только когда я думаю о тебе. Ищешь ли ты меня? Я боюсь, что ты забыл или еще хуже: заменил меня.

Весь ноябрь, неделю за неделей, я приходила и садилась в темную кабинку, где показывали это видео, – оно шло не больше трех минут, но я плакала горючими слезами, не в силах однозначно определить источник своей грусти. Почему эта странная история так волновала меня? Какие раны бередила? Утраченное детство? Процесс взросления? Этот старик напоминал мне отца? Или я думала о том, как мы все-таки расстались с Кассио, несмотря на все наши надежды? Может, я плакала о тех нескольких часах, которые мы провели с Клемом, прежде чем потеряться? Или о Бенше, о том, как я потихоньку отдалялась от него в последнее время? Или о моих детях, к которым я иногда ничего не чувствовала? О жизни, которую я когда-то так любила, а теперь больше не знала, куда деть? Думаю, больше всего меня пугала мысль, что, взрослея и меняясь, я потеряла половину себя и теперь уже никогда не смогу найти ее. Кажется, я боялась, что забыла или заменила саму себя – но чем же? Кем же?

Я жила в своей хижине, много работала и пыталась наладить контакт с детьми. В оставшееся время, ночью, лежа в кровати, я смотрела бесконечные видео про концептуальное искусство. Однажды в четверг я вдруг вспомнила, что Матильду положили в больницу на перевязку маточных труб еще четыре дня назад: операцию планировали за несколько месяцев, и я даже вписала ее в свой ежедневник, но за все это время ни разу не вспомнила о ней. Не навестила ее, не позвонила, даже цветов ей не прислала. Я бросила все свои дела, вышла с кухни прямо посреди смены, прошла через зал, открыла дверь на улицу, закурила сигарету и позвонила ей в больницу.

– Я уж подумала, ты забыла, что у тебя есть сестра, – съязвила Матильда.

– Да ладно, всем известно, что главную героиню не убивают, – сказала я, пытаясь разрядить обстановку. – Так что я была за тебя спокойна.

– Хватит. Прекрати паясничать.