Высокая кухня

– Прости. Я все время забываю, что люди могут чувствовать себя одинокими, даже в больнице. Разве в Библии не говорится «Делай другому то, что желаешь себе»?

– Вряд ли ты хочешь, чтобы с тобой обращались грубо, ты просто не умеешь по-другому. И кстати, Библия учит не делать другому того, чего не желал бы себе.

– Матильда, ты лежишь в больнице, я не буду сейчас с тобой спорить. Мы просто непохожи.

– Да нет, это ты у нас ни на кого не похожа. Я кладу трубку.

Иногда я чувствовала, что просто не понимаю, о чем мне пытаются рассказать: люди говорили об эмоциях, которых я никогда не испытывала. Пока я могла быть одна и готовить, целовать своих детей перед сном, все остальное не имело ровно никакого значения. Я пустилась в плавание по бурному морю кулинарии еще в молодости – причины мне так до конца и не ясны, но я до сих пор на плаву. Куча людей на этой земле и даже из-под нее запугивали меня: прежде всего Матильда, может быть, потому, что она так походила на нашу мать. Говорить правду всегда казалось мне чем-то невежливым, но, возможно, Матильда была права, я слишком зациклилась на себе. Привыкнув к упрекам, к тому, что на меня кричат, я предпочитала правду комплиментам просто потому, что лучше ее понимала.

Однажды я зашла в дом поискать сережку и, проходя мимо нашей кровати, увидела, что Бенш оставил книгу открытой. Я наклонилась посмотреть и увидела, что два карандашных штриха выделяли какой-то отрывок. Я прочитала его. Это были размышления мужа о своей жене: он писал, что для него рождение детей – это новые практические задачи, подгузники, стирки, коляски и ему потребовалось много времени, чтобы понять, что для его жены дело обстоит совсем по-другому, что это обошлось и обходится ей гораздо дороже. Он не объяснял почему, там не говорилось ни о безусловной привязанности, ни о колоссальных метаморфозах, которые происходят с женщиной из-за материнства. Он писал, что видел, как она старается быть хорошей матерью, а потом – как она медленно идет ко дну, пока у нее совсем не остается сил, чтобы поддерживать контакт с реальностью.

Я забеспокоилась: что думает обо мне Бенш, что он там себе представляет? Неужели он правда считает, что наша ситуация настолько безнадежна? А что, если он прав? Вдруг я схожу с ума? Неужели я произвожу такое впечатление?

Мне-то, наоборот, казалось, что я потихоньку восстанавливаюсь. Оттуда, из глубины сада, я видела свою семью гораздо лучше. Я записывала в блокнот новые рецепты и спала как убитая. Что-то наступило и прошло – схлынуло, как волна.

Одним весенним вечером Бенш постучался в дверь моей хижины посреди ночи, как в тот первый раз. Когда я открыла ему, он прошептал мне на ухо:

– Может, тебе напомнить, чем мы с тобой занимаемся вместе, наедине, почему мы столько лет живем друг с другом, почему ты родила от меня детей? Ну же, Оттавия, – прохрипел он, – хочешь, я освежу тебе память? Дай-ка я тебя просвещу. Я твой муж, в конце концов. Хочешь?

X

Проснувшись на следующий день в одиночестве, я обнаружила конверт, просунутый под дверь моей хижины. Прежде чем открыть его, я долго смотрела на свое имя, написанное шариковой ручкой почерком Бенша. Я развернула листок.